1
— И еще мор. — Смотрящий чародей сверился с картой, висящей на стене; на ней иголками были пришпилены полоски пергамента с неясными пометками. — Мор в Мыльняках.
— Мор? — задумчиво переспросил Филипп, заправляя за ухо темную прядь, вылезшую из растрепанного хвостика.
— Коровий, — нехотя пояснил смотрящий. — Дохнут одна за другой, там уже все село на ушах стоит, собрали гонца в Береговницы, приехали ко мне. Чуть не на коленях ползали: пошли им колдуна… А никого нет, хоть сам езжай!
— Что же не поехали? — удивилась русоволосая девушка, похожая на Филиппа, как сестра.
Смотрящий Береговниц и окрестных деревень Павелий лишь ус дернул:
— Стар я в телеге-то трястись.
— Ехали бы верхом… — хмыкнула девушка.
Филипп метнул на нее гневный взгляд, она послушно замолкла и снова принялась изучать карту.
— Давно приезжали? — попытался исправить ситуацию парень.
— Три дня назад.
— И что, за три дня ни одного колдуна не проходило?
— А также не проплывало… Был один, да только на мое распоряжение он плевать хотел.
— Цитаделец?
— Нет. Наш — инесский, имя у него еще… язык сломаешь. Да ты, сынок, встретишь его. Он домой ехал, говорил, торопится к Владычице на прием, никак ему в Мыльняки не заехать. Он будет там пироги кушать, а у меня рогатый скот десятками косит! — Павелий, видимо, забыл, что сам трястись в телеге отказался.
— Ладно, давай свою грамоту, я подпишу.
— Сынок! Возьмешься?
— Хотите сами?
— Нет уж!
По содержанию парень лишь пробежал глазами и подмахнул витиеватой закорючкой:
— До свидания, милсдарь смотрящий.
— До свидания, милсдарь Филипп, до свидания, сударыня Айрин.
За дверью Филипп влепил девушке подзатыльник.
— Ты мне что обещала?
— Что буду молчать как немая, — заученно ответила она, лукаво щурясь.
— Так закрой свой рот поганый! И благодари меня, что я милостиво взял тебя с собой!
— Так мне благодарить или молчать?
— Твое молчание — лучшая благодарность!
— А худшая?
— Твое присутствие, — выдохнул он. Они вышли из прохладных сеней дома Павелия в теплый июльский воздух.
— Айрин! — крикнул Филипп, девушка попыталась сделать вид, что обращаются не к ней.
Лошади, привязанные у крыльца, объели серебристый кустарник, причем, если судить по сохранившейся стороне, нежно любимый смотрящим и аккуратно им подстриженный.
— Поехали отсюда быстрее!
Айрин влезла на Пеструшку и тихонько тронула ее пятками.
Лошадка была славная, хоть имела дурную привычку с малейшего резкого движения уходить в галоп. Пеструшка переступила с ноги на ногу, лениво дернула задом и осталась стоять на месте. Пришлось девушке ударить ее сильнее и подбодрить ее руганью.
— Поганка ты гречневая, отвлекись, давай, от своего кустика! — прикрикнула Айрин. «Давай» понравилось лошади больше всего, и Пеструшка пошла рысью. Девушка, неготовая к столь прыткому началу, неловко взмахнула рукой, которой пыталась подтянуть сползший стременной ремень. — Стой, зараза, кому говорят!
Удовольствовавшись представлением, лошадь успокоилась и перешла на шаг. Седло перекосило. Айрин, чертыхаясь, скатилась с лошади, поправила седло, затянула подпругу, для чего пришлось пнуть надувшуюся мерзавку. После пинка Пеструшка обрела осиную талию и дала затянуть пряжки.
— Это наказание, — догнал ее Филипп. — Под стать тебе лошадка: тебе тоже одно говоришь, а ты другое слышишь.
— Ты мне вообще ничего не говоришь, только ворчишь как старая бабка. Раньше ты так себя не вел.
— Раньше тебя за ухо оттаскать можно было или папе с мамой наябедничать, сестренка.
— Что теперь мешает? Почетный пост?
— Тебе он не светит, не переживай, — мрачно ответствовал ей брат.
Айрин тоскливо оглядела сельскую улочку, где в пыли играли дети. Детям не объяснишь, что играть в пыли или грязи нельзя, им хочется, и они играют.
— Зато я могу помочь тебе с мором! — обрадованно сообщила девица.
— Если наша помощь вообще потребуется. Может статься, нам поручат исключительно сжигать туши. — Филипп повернул голову в ее сторону и спросил: — Ты не хочешь в Милрадицы, верно?
— Я не хочу быть знахаркой.
— Выбери что-то другое, тебе же никто не навязывает!
— Так… давай подумаем, — хмыкнула Айрин. — На стратегию и тактику девушек не принимают, с алхимии меня исключат после того, как я разобью жутко важную склянку и взорву эту школу к бесам, лесная наука набирает пять человек, и, по странному стечению обстоятельств, они тоже все мужского роду… Что я забыла?
— Искусство, — включился в игру брат.
— Чужие произведения критикую излишне злобно.
— Сельское хозяйство?
— Животных люблю. Не люблю людей, которые их обижают, аж руки о меч чешутся.
— Военное дело? — Тут она ехидно подняла бровь и, посмотрев, что улица обезлюдела, ушла в галоп. Догнал ее Фил уже за границей села, где она остановила Пеструшку и позволила прожорливой лошади жевать понравившуюся елочку. — Да, при твоей дисциплине… Но на твоем месте я бы не отказывался так легко от искусства, ты могла бы писать баллады.
— Фил, очнись, я лютню не могу настроить, а когда играю, путаю пальцы и сбиваюсь.
— Учись играть на арфе!
— Я хочу быть колдуньей. Как мама, как ты, как вся Инесса. А вместо этого хожу и думаю о том, не что мне нравится, а от чего меньше воротит! Давай о море поговорим или о твоем назначении, а? Ты когда работать начнешь?
— После сенокоса.
— А отряд большой?
— Двенадцать человек. Десятилетки. — Он говорил неохотно, будто на допросе.
— А кто еще с ними заниматься будет? Хорхе?
— Нет, первые два года только я, потом уже посмотрим. У меня есть идея вообще провести реорганизацию обучения.
— Ты еще ни одного занятия не отвел, наставник!
Филипп наградил сестру кривой усмешкой и без предупреждения пришпорил коня. Они были похожи не только внешне.
