Павел Буташ
Ума на полкопейки. Деревенские рассказы
Глава первая. Ума на полкопейки
Жмурился дед Степан на летнем солнышке, сидя на крылечке своей избы, да из трубки дымком попыхивал. Хорошо! За невысоким плетнём виднелся цветущий луг, где щипали травку серые гуси, а дальше высокий сосновый бор, знакомый ему с детства. «Вот он, сердцу милый уголок», радовался в душе он. Как вдруг, хлопнула калитка и в ограду, запыхавшись, влетел внук Митя и сходу затараторил.
— Деда, деда у тебя лестница есть? Знаю, что есть. Помоги мне её до околицы донести. Я там на берёзе гнездо воронье, невысоко от земли, приметил. Твоей лестницы в аккурат хватит.
— И что ты такое, Митька удумал?
— А вот что. Помнишь, деда, на соседней улице у Пал Игнатьича ворон ручной живёт. Слова по человечьи говорить умеет и ходит за ним чисто собачонка. Я тоже хочу такого вырастить, вот ребята обзавидуются.
Усмехнулся дед, поглаживая усы.
— А ничего у тебя Митька не получиться.
— А это почему ж? — Обиделся внук. — Я, знаешь, как о нём заботиться буду. Коробку картонную приготовил, у мамани лоскутков тёплых выпросил. Кормить буду от пуза.
— А всё одно, ничего у тебя не получится. Вот ты скажи, чем твой воронёнок от ворона Пал Игнатьича отличаться будет?
— Знамо дело чем. У него ворон взрослый, а у меня ишо ребетёнок.
— Не в ту сторону смотришь, внучек. — Сделав затяжку из трубки, не спеша продолжил дед Степан — Пал Игнатичь, своего воронёнка, где взял? Он его после грозы в кустах нашёл. Мокрого, голодного, еле живого, от кота отбил. Стало быть, он для своего ворона, благодетель, отец родной, друг и защитник. А ты Митяй, своего воронёнка из гнезда родного забрать хочешь, от мамки с папкой. Напугаешь до смерти, да силком утащишь в место чужое, да не знакомое. Так стало быть, кто ты для него будешь? Злодей наипервейший, разбойник с большой дороги. Как он на крыло станет, так и поминай как звали, удерёт от тебя без оглядки.
— Да ты что, деда, разве он что поймёт? Он же ещё ребетёнок, у него то ума на пол копейки.
— Ума может и не много, а вот для того чтобы, добро от зла отличить, много ума и не надобно. Это сердце подскажет. А сердце оно брат, у кажной божьей твари в груди тукает. Вот ты Митька скажи, любишь своих папку с мамкой?
— Да как-же, деда, их можно не любить?
— А вот нарисуй себе такую живопись: пока твои родители в поле, придёт к вам в дом дядька чужой, большой да сильный. Схватит тебя за шиворот, и силком поволочёт в свою телегу. А ты упираться, да плакать от страха будешь. А он, и слушать ничего не захочет, дескать теперь он тебя любить станет, и жить будешь ты с ним, в краю чужом и незнакомом, без папки и мамки. А хочешь ты или нет, спрашивать тебя никто и не будет.
— Да нешто так можно, деда? — Со слезами на глазах, залепетал, Митька.
— Вот и я говорю. Нельзя так.
Постоял Митька молча, хлюпая носом, а потом улыбнулся.
— Ох и умный ты у меня деда.
— А то. Да и ты внучек, не промах, понятливый. — А потом хитро улыбнувшись, добавил. — Я так думаю, лестница теперь тебе за ненадобностью будет.
— Да на кой она мне, я лучше с ребятами в лапту побегу играть.
— Вот это другой коленкор. — Хитро улыбнулся дед, выбивая свою
трубку о завалинку.
Глава вторая. Бабочка над лугом
Размахивая длинной хворостиной гнал Матвейка гусей на Иванов луг, что на краю деревни. Никто не знал почему так луг называется, да видно очень хороший был этот человек, если его именем назвали такое красивое место. Беззлобно покрикивая, на неторопливых птиц, мальчуган подгонял их.
— Шевелись! Шевелись, лапчатые. Солнце уже высоко, а вы тут топчетесь.
Гуси негромко погогатывая, косили глазами на двенадцатилетнего мальчишку: «Мол и без тебя дорогу знаем».
На буйно цветущем лугу стрекотали кузнечики и как маленькие самолётики носились пчёлы. Невдалеке, привязанные верёвкой к колышкам, паслись козы. А среди цветов, в самой гуще сидела соседская девочка. Сидела тихо, замерев, внимательно глядя перед собой. Матвей, отправив своих подопечных, к ближайшей луже, подошёл к ней.
— Ты чего здесь Варя?
Она, подняв на него восторженные глаза, с улыбкой ответила:
— Бабочками любуюсь, смотри сколько их здесь.
Мальчик, отбросив хворостину, присел рядом.
— Смотри, — продолжала девочка, — какие они красивые, словно цветы живые.
— Угу, — согласился Матвей, усаживаясь поудобнее.
В этот момент, одна из бабочек села Вареньке на колено, и она с восторгом, быстро зашептала:
— Смотри! Смотри! Она совсем меня не боится.
— А хочешь, я тебе её поймаю, — предложил мальчуган.
— Что ты? Что ты? — вздрогнула девочка, невольно спугнув бабочку. — Разве так можно?
— А что? У меня в избе щеглы в клетке живут. Я ими каждый день любуюсь. И ты свою бабочку в банку посадишь и будешь ей любоваться сколько захочешь.
— Нет! — строго возразила Варя. — Такой красотой все должны любоваться, а не я одна. Да и в банке она не будет такой красивой, как здесь.
— Ну и зря, — ухмыльнулся Матвей. — Знаешь, как моим щеглам хорошо живётся. О еде думать не надо, я их всякими вкусностями кормлю, клетку чищу, воду меняю. Не жизнь — а малина. А как они поют! Заслушаешься!
Девочка с укором посмотрела на собеседника.
— А ты знаешь, о чём они поют?
— Да как же это можно знать? Щегол птица неразумная, у неё ума на полкопейки, поёт себе, да и поёт.
— Ты бы послушал Матвейка, их внимательно. Поют они о том, как хорошо летать на воле, как хорошо петь на чистом воздухе, выводить и растить птенчиков. Вот о чём они поют, и песни у них в клетке — ох какие невесёлые.
Встал Матвей на ноги и насупившись ответил:
— Выдумываешь тут всякие глупости, а я дурак тебя слушаю.
Поднял хворостину и направился к плескавшимся в луже гусям.
На следующее утро Матвей сидел на крылечке и увлеченно строгал из гусиных перьев поплавки для удочек. Из сеней, потягиваясь, вышел дед Степан и присел рядом с внуком.
— Что-то сегодня твоих щеглов не слыхать? — заворачивая самокрутку, с ядреным табаком, спросил он. — Может ты их покормить забыл, или клетку прибрать?
— Деда, а
