⠀ ⠀
Сирена в котелке
⠀⠀ ⠀⠀
⠀ ⠀
Прославление смехом
⠀⠀ ⠀⠀
Однажды у меня дома раздался телефонный звонок и неизвестный голос с сильным польским акцентом произнес:
— Здравствуйте, тут Вех, он же Стефан Вехецкий… Мы с вами еще не знакомы, но я имею большое желание с вами познакомиться!
Приятная неожиданность!.. Вех в Москве! Надо сказать, что наше «незнакомство» было односторонним. Хотя я никогда и не видел Веха, знаком с ним я уже был давно. Благодаря постоянным героям его фельетонов. Вот, например, пан Печенка из Шмулек, «интеллигент» из-под Варшавы, обожающий рассуждать о высоких материях: об искусстве, литературе и последних достижениях науки; его супруга Генюха, стремящаяся идти в ногу со временем, — она не пропускает ни одного вернисажа абстракционистов и носит высокие сапоги; шурин Пекутощак, не понимающий иносказаний и попадающий в самые нелепые положения; их родные и друзья, уходящий в прошлое обывательский мирок варшавских предместий, уморительные, задиристые типы, со своим собственным нелепым отношением к окружающему, с неподражаемыми сентенциями и комментариями, которые произносятся ими по любому поводу с важным видом знатоков.
Как же было не знать мне Стефана Вехецкого, одного из самых остроумных в Польше юмористов, известного под лаконичным псевдонимом Вех, писателя, который и по сей день, на пороге своего семидесятилетия, продолжает писать замечательные фельетоны. Вех выпустил в свет 26 книг, полных веселья, иронии и насмешек над обывательщиной, он создал собственный, настолько своеобразный литературный язык, что одно из краковских издательств решило выпустить специальный «Словарь Веха»…
Спустя несколько часов я сидел в номере московской гостиницы «Будапешт» и рассматривал известного польского писателя. Он говорил быстро и весело, сыпал остротами и каламбурами, поминутно вскакивал с места и размахивал руками, как юноша. Это был человек среднего роста, с острым носом и пристальным взглядом. Круглые стекла очков придавали ему сходство с филином. Я пытался мысленно подсчитать, сколько ему лет, но его его моложавое лицо и особенно взгляд, проницательный и озорной, протестовали против моих подсчетов.
Вех сразу заговорил об интересующем его деле. Он положил передо мной на стол кипу толстых книг.
— Вот небольшая толика из того, что я написал в своей жизни — сказал он, — я бы хотел, чтобы вы это прочитали, может быть, вам удастся наскрести материала хотя бы для тоненькой книжки. Я ужасно хочу прочитать себя на русском языке, ведь я умею читать по-русски. И потом, — добавил он совершенно серьезно, только глаза его засмеялись, — я считаю несправедливым, что русские читатели до сих пор не знают Веха.
Я сказал, что тоже считаю это несправедливым и объяснение нахожу лишь в том, что язык Веха настолько своеобразен, что считается почти недоступным для художественного перевода.
— Это правда. — вздохнул Вех, — иногда мне звонят по телефону мои варшавские знакомые и требуют, чтобы я перевел на польский язык отдельные места из моих фельетонов. Дело в том, что далеко не все варшавяне родились в районе Керцедяка, где появился на свет я, а в этом районе люди говорили та особом жаргоне. Давайте условимся так: вы переведете мои рассказы с польского, а если какие-нибудь места будут вам непонятны, я переведу их с керцелякского на польский. Договорились? И пожалуйста, сразу же запишите мой варшавский адрес, а то мы заболтаемся и забудем это сделать и я так и не узнаю, перевели вы мои рассказы или нет.
Прежде чем я собрался достать из кармана самопишущую ручку, он услужливо протянул свою.
— Записывайте, — сказал он, — Варшава, Мокотув…
«Что это он так пристально на меня смотрит?» — подумал я, поймав его настороженный птичий взгляд, и машинально снял колпачок с ручки. В тот же миг раздался выстрел. Вздрогнув, я уронил ручку на пол.
Вех залился счастливым смехом: розыгрыш удался. Почтенный писатель веселился, как третьеклассник, учинивший озорную шутку на уроке. Он поднял ручку с пола и сунул ее мне в карман.
— Я привез эту ручку специально для вас. Наверное, второй такой ни у кого нет. Но не мог же я сделать подарок, предварительно его не опробовав. А вдруг ручка не работает! Оказывается, она отлично работает. Правда, не пишет, но зато как стреляет! Я буду рад, если вам удастся разыграть своих коллег, — он положил мне в руку несколько картонных коробочек — запасные пистоны, — объяснил он, — без них ручка не стреляет. Тут годовой запас, хватит на весь московский Союз писателей…
Это был характер истинно юмористический, определивший всю литературную судьбу человека.
Если верно, что характер — это судьба, то по отношению к юмористам это особенно применимо. Для того чтобы фельетон пережил то время, в которое он был создан, одних литературных достоинств недостаточно. Фельетон должен быть привнесен в литературу, как слепок с жизни, с быта, с обычаев. Такой фельетон обязательно приобретает черты социальные и национальные. Трудно сказать, что для сатирика важнее: уметь писать смешно или уметь увидеть в жизни смешное. Пожалуй, только на стыке этих двух умений рождается подлинный сатирик. Здесь-то и решает судьбу характер. Если писатель пытлив, если он всюду сует свои нос, если все его интересует, если он негодует, сталкиваясь с тупостью и безграмотностью, если его задевает за живое, когда он видит несправедливость, если он веселится, как ребенок, когда ему удается придумать забавную шутку, и если при этом он умеет смешно и остро излагать свои мысли — этот характер подходит для юмориста. Именно таким и предстал передо много Вех.
Когда в 1956 году в Варшаве вышел в свет двухтомник избранных произведений Веха, рецензент «Литературного ежегодника» И. И. Липский писал: «удивительный контраст здесь достигнут! Вех — классик… Однако он действительно классик… Я думаю, что принимая во внимание его популярность, прочность успеха, которые, пожалуй, мало кто имеет в нашей литературе, Веха уже никому не удастся выбросить. В каком-нибудь новом словаре Хмеловского ему будет отведено, наверное, полторы страницы, и это вполне заслуженно».
Критик Рышард Матушевский в «Тыгоднике культуральном» от 7 марта 1965 года писал: «Вхождение в литературу в свое время не прошло для Веха безболезненно. Перед войной, в период первой волны популярности его фельетонов, не обошлось без малых бурь. Протестовали педагоги и языковые пуристы…»
Объясняется это тем, что что Вех создал свой собственный литературный язык, являющийся сплавом жаргона варшавских предместий и словотворчества его героев, которые, стремясь показать ученость, залезают в комические языковые дебри.
Пуристы в предвоенной Польше
