Глава I
Технонезия. Дождь
Закрываешь глаза, и шум дождя заполняет тебя, вливается, как в бутылку. Сезон муссонов, набирает мускулатуру ураган «Мозес». Среда, что внутри меня, что снаружи, становится почти одинаковой, как у какого-нибудь моллюска. Душно, словно на кухне, где закрыты окна и вовсю фурычит плита, пот ползет по лбу и спине. Запах пережаренного пальмового масла подкрашен ароматами гниения из ближайшего бака для отходов. Вдобавок тихий, но емкий, грозный гул; в стенки искусственных островов бьется пучина. А бубнеж новостного сервера через динамички, встроенные в височные кости, сливается с бульканьем кальмаров, безвинно страдающих на сковороде. В этой липкой влажной среде растворяется все, даже свои имя и фамилию вспоминаешь с усилием.
Открываешь глаза – тоже с трудом, будто веки слиплись от маслянистой сырости – и видишь темное на темном, тоху ва-воху, тьму над бездной; только еле уловимая полоска отделяет струи друг от друга. Кажется, еще немного, и эти полоски сольются, вода объединится с водой.
Конечно, в свое время Господь отделил воду от воды и сказал: «Да явится суша». И возникла худо-бедно жизнь, заползала, забегала, запрыгала посуху. Но однажды Господь передумал. И опять получилось, что кругом вода, одна вода, и снизу, и сверху. «И что над нами километры воды, И что над нами бьют хвостами киты», как пел один добрый малый, когда я был совсем крошкой. Крошкой был, но уже подпевал. Разверзлись источники великой бездны, и окна небесные отворились. И все живое, вероятно, кроме того, что умеет дышать под водой, захлебнулось, откинуло копыта, отбросило коньки, не допев, не домычав, не доржав до конца. Что является весьма неприятным процессом – скажу по собственным впечатлениям.
Было лишь небольшое исключение в виде Ноя и Ко, когда «от каждой твари по паре». Как делегировались представители от каждого вида животных, по какому принципу отбирались эти аристократы животного мира – Писание умалчивает. Мы не знаем и то, в каком виде они находились на ковчеге, замороженном, эмбриональном, сублимированном или оцифрованном. Однако не рекомендую прикрывать незнание усмешками и плоскими шутками, ибо «смех глупцов – словно треск горящего хвороста под котлом».
Стали мы лучше со времен Ноя Ламеховича? Сомневаюсь. Можно сказать, большая часть того, что называется обычным бизнесом, стоит на грехе и грехом погоняет. Единственный практический вывод из этой истории – учитесь дышать в воде.
Психоаналитик скажет, что если я заморачиваюсь каким-то потопом, то у меня проблемы с либидо в предпенсионном возрасте, ибо так сказал Фрейд. Извините, может, у Зигмунда других проблем не было в моем возрасте, а если меня уволит господин Чу, то я окажусь под забором в компании с мокрицами и другими беспозвоночными…
Я с трудом сфокусировался на том, что выглядело сперва, как сильно подгоревший блин. Лицо уличного повара. Надо было еще разогнать рукой рекламные пузыри, которые дождь сгоняет под любой навес, чтоб они лезли тебе в глаза своими неоновыми надписями. Раздавались квакающие звуки, на которых тоже надо было фокусироваться, шевеля ушами, чтобы различить хотя бы самые нужные слова.
Макананму туан. Денган анда дуа рибу рупи. Ваша еда, господин. С вас четыре тысячи местных рупий.
Завысил шельма цену раза в полтора, но все равно это гроши́. Дешевое место, дешевая еда, дешевый труд, грошовая жизнь. Все шестерят, мельтешат, скачут, проявляют инициативу, трясут задом, лезут в глаза, но все очень бедные, за исключением тех, кто очень богатый. Рыночный ад, в котором, чтобы заработать монетку, надо потратить в десять раз больше усилий, телодвижений, приседаний, отжиманий, чем в рыночном раю.
А что, вкусно ведь: ми горенг, жареная лапша с креветками и всякой хренью. Только остро. Специи убивают бацилл и прочих назойливых одноклеточных, но усиленно карябают мой изношенный желудок. Когда-то белые господа приплыли в южные моря, первым делом, именно за специями и сказали цветным людям: «Ты мне нравишься, мелкий, не боишься жары и москитов. Будешь делать то, что я тебе велю. Иначе тебе не помогут ни твои боги и духи, ни твои ужимки и прыжки, ни твои луки и стрелы, я, по-любому, оторву тебе яички. Я теперь твой бог и твой дух, потому только бог и дух может делать прибыль в тысячу процентов». Как того парня звали, который здесь первый навел порядок, побив зараз арабов, индусов, персов, малайцев в битве при Диу и, что характерно, повесив затем всех пленных? Вроде Алмейда. Или Албукерки. Мало кто помнит, как его зовут, но дело его живет.
Месяц назад в двух шагах отсюда, при таком же дожде, возле такого же прилавка, на котором, правда, стояла не миска с ми горенг, а сладковатое гадо-гадо в одноразовой тарелочке с натужно мигающей рекламой на ободке, я познакомился с девушкой. У нее было красивое санскритское имя Путри – «царевна», влажная кожа цвета окружающих неоновых огней и почти что ненастоящее личико фарфоровой куклы.
Если бы она подвалила ко мне в баре, я был бы уверен в том, что она, сто процентов, местная жрица любви. В этих краях даже малолетки, едва закончив начальную школу, вертятся в барах и возле отелей, выискивая какого-нибудь мистера и предлагая единственное ценное, что у них есть, и то, что постоянно дешевеет в конкуренции с биомехами. Ведь на деньги, которые они зарабатывают, живет гурьба их меньших братьев и сестер. И их услуги должны быть дешевле, чем у «девушек, сработанных по науке», то есть секс-кукол Долли с пластиковыми гениталиями, с десятью позами так и пятью позами сяк. Да и то половину того, что они заработают телом, отнимет сутенер.
Короче, в баре я бы встал и отвалил. Но это случилось, увы, не в баре. Я тогда пялился точно так же, как сейчас, сквозь пелену дождя в ворочающийся живой мрак, и мне казалось, что в нем прячется, помимо множества непроявленных жизней, и какая-то забытая мной, но моя собственная жизнь. А затем из влажного мрака неслышно вышла Путри с каплями дождя на словно бы восковом лбу.
Она продавала безделушки в виде демонов, вырезанные из вулканического камня, и ее тонкие почти просвечивающиеся руки двигались так, будто она танцует балийский танец тари-пендет. Когда она оказалась совсем близко от меня, шепча что-то неразличимое голубоватыми губами, я предложил ей выпить и поесть, она не отказалась.
Если б я тогда подумал, а что, собственно, дальше? Что угостить эту Путри совсем не то же самое, что бросить хавчик уличной кошке или бродячей собаке… Очень скоро я сделал ей и другое предложение.
Ну а что такого особенного, я ведь состоял в браке, кажется, в мезозойскую эру – с тираннозавром женского пола. Подружки никакой нет, ни одну приличную даму не прельщают мои достоинства, каковые при ближайшем рассмотрении оказываются моими недостатками. И, между прочим, длительное воздержание вредно, а невоздержание полезно. Вон все издатели журнала «Плейбой» живут по сто лет, а режиссеры, которые выступают у актрисок в роли Зевса, то есть быка-производителя – по девяносто, как минимум. Такая была нехитрая мысль. Я и решился. А у местных женщин, которые работают на улице, не принято отказываться.
