1
Восточная оконечность Крымского полуострова, пышущая жаром, шипела, омываемая морскими волнами. По другую сторону Керченского пролива точно так же накалялась на солнце Тамань, но это была совсем другая земля, русская, а значит, чужая.
Теперь чужая, отметил про себя человек, подъехавший к офису керченской фирмы «Бриз».
Фирма занималась недвижимостью, являлась откровенно посреднической и была далека от процветания. Один телефон, два персональных компьютера, три штатных сотрудника, десяток постоянно сменяющихся агентов – вот и все ресурсы: материально-технические и людские. Чем богаты, тем и рады, говорят в подобных случаях, однако директор был далек от радостного или хотя бы просто благодушного настроения.
Губы у него были бледные, глаза – тусклые, волосы – редкие, а довершала непривлекательный образ не слишком благозвучная фамилия Багнюк.
Он как раз вдумчиво штудировал книгу «1001 способ сделать свой бизнес успешным» когда в гулком коридоре раздались шаги приближающегося человека. Багнюк молниеносно убрал книгу со стола, отставил чашку с остатками кофе, погасил сигарету и весь подобрался. Кажется, пришло время совместить теорию с практикой.
В кабинет вошел незнакомый мужчина лет пятидесяти, от которого за версту несло дорогим одеколоном, которым он щедро окропился по случаю несусветной жары, чтобы перебить, по-видимому, запах тела. Одет он был не вполне по-курортному: светлый строгий костюм, застегнутая на все пуговицы рубаха, кожаные туфли. Если не считать ушей, глаз и загорелой лысины, то голова и шея вошедшего были покрыты плотным волосяным покровом, местами выбритым до синевы, местами жестким и курчавым, черным, с редкими проблесками седины. Пружинились волосы также из-под воротника, непокорно торчали из манжет, топорщились на пальцах.
– Шарко Карл Маркович, – представился мужчина, после чего, не тратя времени на расшаркивания, по-хозяйски опустился в кресло напротив Багнюка.
Тому пришлось слегка привстать, чтобы поприветствовать посетителя рукопожатием через стол. Ладонь у Шарко оказалась безволосая, липкая на ощупь. Не стоит ему расхаживать по такой жаре в костюме, пусть даже летнем, подумал Багнюк.
– Очень приятно, – сказал он, поддевая ногтем выложенную перед ним визитку. – Я Виктор Павлович Багнюк. С ударением на первом слоге.
– Павлóвич? – удивился Шарко, переиначивая отчество на сербский лад.
– Имеется в виду фамилия, – натянуто улыбнулся Багнюк.
– Та-ак. А с именем у нас что? Ударение на первом слоге или на втором, как у Гюго?
Шарко с ироничным видом шевельнул угольными бровями. Багнюк разобиделся и моментально позабыл все 23 способа расположить к себе собеседника, усвоенные с утра.
– С Гюго в родстве не состою, – сухо произнес он. – Вы насчет аренды жилплощади? Вам в центре или поближе к морю?
Шарко поморщился:
– При чем тут море?
– Тогда, – сказал Багнюк, – есть приличные квартирки возле автовокзала. Или возле рынка.
«Что, впрочем, одно и то же», – добавил он мысленно.
– Я не нищий, чтобы ютиться в ваших клоповниках, – отрезал Шарко.
Это было заметно невооруженным взглядом. Одни только его часы стоили дороже всего офисного оборудования фирмы. Сознавать это было неприятно. С другой стороны, вступление казалось обнадеживающим.
– Есть конкретные пожелания? – осведомился Багнюк.
– Мне нужен дом, – ответил Шарко. – Большой, отдельно стоящий дом, и чтобы никого рядом. Ни соседей, ни отдыхающих.
Вот так сюрприз! На ловца и зверь бежит. Сердце Багнюка учащенно забилось. Наконец-то нашелся купец на его товар. Вот уже два года он безуспешно пытался сбагрить особняк, переписанный на него младшим братом, осужденным за разбой на больших крымских дорогах. Тот, в свою очередь, отобрал недвижимость у кого-то за долги, а может, и просто так, по дурости.
Дом торчал посреди безлюдной равнины между гнилым озером Камыш-Бурун и крохотным поселком Героевское. Море далеко, трасса еще дальше, проселочная дорога состоит из одних булыжников и ухабов. Электричество, правда, подведено, но водопровода нет, а так называемые удобства во дворе, что уже и не удобства вовсе, а сплошной дискомфорт. В подобных условиях только дикарям жить. Ни один нормальный коммерсант, депутат или прокурорский работник не пожелали обосноваться в такой глуши. И вдруг – этот залетный жук, этот мохнатый шмель Шарко. А что, если удастся его охмурить?
2
– Есть у меня на примете один особнячок, – забросил удочку Багнюк, старательно жмурясь, чтобы не выдать себя алчным блеском в глазах. – До шоссе рукой подать, вокруг живописные курганы, из окон второго этажа открывается великолепный вид на море…
«До которого два километра с гаком», – уточнил он про себя.
– Да что вы привязались ко мне с этим своим морем, – раздраженно произнес Шарко. – Я, знаете ли, не какой-нибудь там Айвазовский. И я покупаю дом, а не виды из окна.
Покупаю, он сказал: покупаю!
Сердце Багнюка было готово выпрыгнуть из груди, адамово яблоко разбухло и, казалось, едва умещалось в гортани.
– Понимаю, – просипел он.
– Сколько туда езды? – деловито спросил Шарко.
Фортуна начала поворачиваться к Багнюку спиной. Сказать правду? Но кому захочется селиться в двадцати километрах от города, где ни магазинов, ни кафе, ни автозаправок?
– Это смотря какой езды, – выдавил из себя Багнюк. – Вы как, с ветерком любите?
– С триперком, – грубо ответил Шарко. – Так сколько?
– Если по времени, то…
– В километрах.
– Ну, – Багнюк кашлянул в кулак, – километров тринадцать-пятнадцать набегает. Как когда.
– Не понял, – нахмурился Шарко. – Там дорога резиновая, что ли? То растягивается, то сжимается?
Дорога, ведущая к дому, была каменистая и пыльная. Снизу по днищу булыжники барабанят, а сверху корпус пылью в палец толщиной покрывается: не намоешься. Багнюк пару раз в свои владения наведался и охладел к ним. В доме ни мебели приличной, ни телевизора, ни холодильника. Весь дизайн – грошовые плакаты с девками да чугунные решетки на окнах. Поверх дубового паркета настелены такие убогие ковры, что приличному человеку о них и ноги-то вытирать неловко. Грязь, запустение, строительный мусор.
«Подвел ты меня, брат, ох как подвел», – подумал Багнюк, а вслух произнес:
– Буду с вами предельно откровенным, Карл Маркович.
– Неужели? – Лицо Шарко приняло непроницаемое выражение, которому позавидовал бы сам Будда.
