ПЕРВАЯ ГЛАВА
ДЕВУШКА В ПОЕЗДЕ
Покачивание рессор «форда», однообразное мелькание листвы, хвои, стволов, веселый ветер движения — все это уводило мысль вдаль. И мне вспомнилась девушка, которую я недавно встретил. О чем она думала? Какие слова выкликала в бегущий за окнами лес?.. Неужели прошла целая неделя с той ночи?.. Это было в вагоне, недалеко от Петрозаводска. Поезд, как водится на Мурманке, запаздывал. Ночь колебалась — стоило ли задерживаться ей здесь, в этой северной тайболе, или обрушиться всей своей темнотой на Крымское побережье. Она нерешительно застыла на час-два и потом побежала на юг... Небо над озерами и лесами украсилось алой каймой, и явственно зазвенела на все голоса пернатая лесная жизнь.
Было душно.
В этот час я встал со своей полки, прошел по вагону. И заметил стройную светловолосую девушку в ротфронтовке. Вечером ее не было. Она вошла на каком-нибудь промежуточном полустанке... Куда она едет? Девушка пыталась что-то прочесть в своей тетрадке, но для чтения было все-таки еще темно, и, вздохнув, она положила тетрадь в фанерный баульчик. Мне захотелось подойти к ней, взять ее за руку, расспросить ее, посмеяться вместе с ней, рассказать о том, как чудесна жизнь, как просыпается лес и на каждой травинке трепещет холодная роса... Как в торжественном спокойствии идут реки Карелии и, споткнувшись о камни, начинают бурлить, пениться, волноваться... Но она, положив рюкзак на вторую полку, подошла к окну и открыла его. Свежий воздух ворвался в вагон...
Так и не познакомившись с девушкой, вхожу я в свое отделение. На верхней полке пассажир спит — как порог шумит... На нижних проснулись, переговариваются. До меня долетают обрывки фраз:
— Жил я, жил, а житья-бытья мне не было. Ну, думаю, свет не баня, в нем не только семерым место... Подался на север, и вот...
И другой, не слушая собеседника и не отвечая ему, бубнит свое:
— Хороша ягода черника — не украдешь. Сама расскажет... Но верно говорят: чего жена не любит, мужу ввек не едать.
Я тоже опустил оконную раму и подставил лицо освежающему ветру — наступающей заре... И, высунувшись в окно по самый пояс, я снова увидел незнакомку...
Солнце только приподняло свой красный краешек над синими лесами, и от этого лицо девушки было розово и казалось разгоряченным. Прядь светлых волос то вилась по ветру, била в глаза, то жалась к свежей щеке... Незнакомка пела... Ветер относил ее песню прочь, и до меня долетали обрывки слов... Хорошо видеть это вдохновение молодости, это безотчетное счастье человека, вбирающего в себя всю свежесть рассвета, радость быстрого движения, когда сам воздух приобретает необычную плотность.
Но «шум порога» прекратился, и голос с верхней полки, основываясь на правилах внутреннего распорядка, безапелляционно приказал:
— Гражданин, закройте окно!
В станционной суете я потерял из виду мою незнакомку и совсем забыл о ней. Но сейчас опять встает передо мной ее образ. И мне кажется, что вот-вот выйдет она из-за какого-нибудь поворота. Леша остановит автомобиль, она сядет рядом с нами... и мы помчимся.
ЗНАКОМСТВО
Но Леша дал полный газ. Наш автомобиль мчался по дороге, с обеих сторон ее обступали леса... хвойные и лиственные — черничник, брусничник, бурелом... Порою мелькнет сквозь зелень хвои и листвы голубое озеро.
Машина проезжает по узкому перешейку. Слева и справа от нас озера. Соединяет их речка, кипящая порогами. Дробью стучат доски мостика.
— Здесь бы электростанцию! — мечтательно говорит Леша и добавляет: — Обязательно будет... еще в эту пятилетку...
Мчимся дальше... Снова обступают нас леса... Даже мелкие островки озер поросли густым лесом. Изредка встречаются расчищенные из-под леса поля, огромные двухэтажные избы деревень. Здесь, как нигде, начинаешь понимать истинное значение слова «деревня»... Это там, где были деревья,— с бою у деревьев отвоеванное место; из огромных бревен рубленные избы. Все — деревянное: и утварь и инструмент — вся жизнь; лишь несколько узких полосок железа. Было...
Но вот проносится почтовая машина; дребезжа и чадя, идет трактор. Фырча, трудятся дорожные катки...
Мы пролетаем районное село. Снова леса...
— Зачем гонишь так? — спрашиваю я Лешу, голубоглазого парня с пышной копной льняных волос. Он всем обликом своим напоминает вывалянный в муке калач.
— Моя «кобыла» быстроту любит,— скалит он ровные зубы.— Жаль только, спидометра нет. А дорогу я закрыв глаза знаю. Сколько раз по ней шпарил, кого только не возил! Меня больше всего посылают за город — во все районы, с разными командировочными. Всего насмотришься! В прошлом месяце только пять дней и был в городе — все за рулем. Даже спина Иногда болит. Вот возьмут в армию в этом году, тогда уж походить придется. Впрочем, и тогда, думаю, командирскую машину водить буду. Потом маневры. Лихо!
Всю эту тираду Леша выпалил единым духом. Он был общителен и разговорчив. Молчаливые пассажиры его всегда угнетали... Позади нас сидели товарищи, которых мы видели в первый раз. Они назвали фамилии и забрались со своими портфелями на задние сиденья. Один из них, Вильби,— высокий, полный, чисто выбритый, с золотой коронкой во рту. Он напоминал добродушного сенбернара с резной трубкой в Зубах. Сейчас лицо его выплывало из тумана табачного дыма, которым он методически наполнял автомобиль. Второй пассажир — Ильбаев. Бритое кругловатое лицо с восточным разрезом глаз, подстриженные усики, сухая фигурка, строго обтянутая суконной гимнастеркой, высокие начищенные сапоги и картуз. По всему чувствовался военный... Всех нас познакомил заведующий гаражом КарЦИКа Арви Пустынен, посадив в одну машину.
Только в дороге мы, разговорившись, узнали, что все едем в Ялгубу. У каждого в этой деревне свои дела,
ЛИШНИЕ ВЕРСТЫ
Лешу Коровина, отчаянного шофера КарЦИКа, я уже знал и любил ездить на его машине. Он всегда рассказывал забавные истории, случаи из своих поездок, а таких случаев у него была уйма, потому что в месяц его «форд» пробегал не меньше двух тысяч километров по дорогам Карелии.
Запахло гарью...
— Лес горит,— флегматично отметил Вильби и снова вставил в рот трубку.
— Леша, сколько еще километров до Ялгубы?
— А черт его знает! Раз спросил я одного здешнего прадеда, сколько верст от их деревни до соседней, так этот старик даже ругаться начал: «Новые порядки! Всю жизнь жили — до Наволока семнадцать верст считали. Так и ходили.
