Книга Золотая кровь - Люциус Шепард

Вечером в пятницу 16 октября 186… года в замке Банат[1]состоялся бал, на подготовку к которому ушло более трех столетий. Правда, сугубо церемониальной стороне, внешнему блеску и великолепию этого события отводилось второстепенное значение. Основные же усилия и время были потрачены на то, чтобы, взрастив и смешав несколько линий крови смертных, получить редчайшую из эссенций, выдержанный напиток непревзойденного аромата и букета – Золотистую. Трясясь ночами в поездах и каретах, днем останавливаясь на постоялых дворах, изо всех уголков Европы съезжались члены Семьи, чтобы принять участие в церемонии Сцеживания. И вот, облачившись в блестящие вечерние платья и фраки, – кое-кто в сопровождении смертных слуг, которые, хоть и были по-своему красивы и хорошо одеты, на фоне хозяев казались серенькими пони, чей удел – вести на беговую дорожку чистокровных, – они собрались в бальной зале, напоминавшей пещеру. Ее мшистые каменные своды покоились на контрфорсных арках, освещалась она десятками серебряных светильников, а доминантой ее интерьера был камин таких размеров, что в нем вполне можно было зажарить целого медведя. Среди собравшихся гостей были представители де Чегов и Валеа – ветвей, в ту пору враждовавших между собой из-за земель. Но в эту ночь все разногласия были оставлены и воцарилось шаткое перемирие. Звенел смех, велись изысканные беседы, кружились в танце пары, и со стороны могло показаться, что это царственные особы из сотни разных стран собрались на какое-то пышное торжество, а не вампиры слетелись на свое сборище.

Но разговоры отдельных гостей выбивались из общего праздничного настроя. У камина стояли двое мужчин и женщина, пламя отбрасывало на их лица красноватый свет. Они обсуждали спорную тему: не следует ли Семье, гонимой врагами, перебраться на Дальний Восток, в непроходимые первозданные места, куда еще не ступала нога человека и где их племя труднее было бы обнаружить. Эту идею отстаивал старший из двух мужчин, Роланд Агенор, основатель рода Агеноров, чье положение летописца и историка Семьи усиливало убедительность его доводов. Высокий, аристократической внешности, с густой седой шевелюрой, он был похож на отставного офицера или достигшего пика своих возможностей элегантного атлета зрелых лет. Его противницей в споре была госпожа Долорес Каскарин-и-Рибера, смуглокожая красавица с черными волосами до пояса и хищными чувственными чертами лица. Фактически она выступала от имени реакционно настроенной части Семьи, считавшей, что в борьбе нельзя ни просить, ни давать пощады, – эта позиция воплощала в себе традиционное презрение Семьи ко всем смертным. Третьим в этой группе был Мишель Бехайм[2], худощавый молодой человек, ростом еще выше, чем Агенор, с волнистыми каштановыми волосами и необыкновенными большими черными глазами, придававшими его лицу почти женскую утонченность и страстность и укреплявшими впечатление, что он всегда готов разразиться какой-нибудь пылкой речью, – правда, сейчас он находился в полной растерянности. Пользуясь покровительством Агенора, он не мог не держать сторону историка. В то же время его совсем недавно приняли в Семью, он был среди слабейших ее членов – не прошло и двух лет с ночи ею посвящения кровью, и ему невозможно было устоять перед красотой и пылом госпожи Долорес, перед яркой, обольстительной мощью традиции, дух которой стоял за ней. Он поймал себя на том, что невольно кивает ее словам, не в состоянии отвести взгляда от смуглых выпуклостей ее грудей и изгиба жестоких сочных губ, вдруг представив себя с ней в постели, в самых разных позах. Стоя рядом с ней, он совсем потерял чувство реальности, и, когда Агенор призвал его дать отповедь какому-то утверждению госпожи, Бехайм вынужден был признать, что потерял нить ее рассуждений. Агенор неодобрительно взглянул на него, а госпожа Долорес презрительно рассмеялась.

– Роланд, я сомневаюсь, что он произнес бы что-нибудь стоящее, – сказала она.

– Прошу прощения, – начал было Бехайм, но Агенор не дал ему договорить:

– Пусть мой юный друг не так давно с нами, однако, позвольте заверить вас, он обладает весьма проницательным умом. Известно ли вам, что до своего посвящения он успел добиться должности начальника сыскного отдела парижской полиции? Полагаю, в его возрасте еще никто не достигал таких высот.

Госпожа Долорес изобразила всем своим видом почтение.

– В нашем споре опыт полицейского совершенно бесполезен.

На этот раз начавшего говорить Агенора перебил Бехайм:

– Сударыня, при всем к вам уважении, хотел бы заметить – не требуется ни богатого опыта, ни искусного ума, чтобы прийти к заключению о неминуемости перемен – как во всем мире, так и в Семье. Едва ли благоразумно придерживаться принципа «Смерть или бесчестие», особенно если принять во внимание, что он полностью лишает нас возможности отстаивать свою честь в будущем.

– Вы еще не услышали песнь вашей крови, – сказала госпожа Долорес. – Это очевидно.

– Неправда! – возразил Бехайм, не уверенный, впрочем, говорит она о чем-то реальном или просто прибегает к метафоре. – Ваши доводы целят в мою гордость, мое чувство чести. Но даже честь и гордость не должны существовать в отрыве от действительности, иначе они – лишь измышления тщеславного ума. Как вам доподлинно известно, изобретены лекарственные средства, позволяющие нам обойтись без темного сна и иных живописных неприятностей, что столь долго сопутствовали нашему состоянию, и таким образом мы можем заниматься чем нам заблагорассудится и в дневное время – пока на нас не падает свет. И недалек тот час, когда наши ученые мужи, возможно, из тех, что уже сейчас трудятся на службе у моего господина, – он кивнул на Агенора, – откроют способ, который позволит нам свободно разгуливать днем. Это неизбежно. А с такими переменами не должны ли и мы сами полностью измениться? Полагаю, должны. Мы вынуждены будем пересмотреть нашу роль в делах мира. Думаю, когда-нибудь мы откажемся и от нашего нынешнего отношения к смертным, объединившись с ними в грандиозных начинаниях. Возможно, нам никогда не удастся сделать это с полной искренностью, открыв им, что мы собой представляем. Но пусть хоть как-то.