Часть первая. Поворот все вдруг
Глава 1. Кровавое Крещение
Не благоволит Всевышний к приношениям нечестивых и множеством жертв не умилостивляется о грехах их.
Сирах, 34.19
На набережной Невы в этот торжественный день было по-праздничному многолюдно, радостная толпа торжественно-возбужденно наблюдала за тем, как возле вырубленной во льду крестообразной Иордани разодетый в золотошитые парчовые ризы церковный причт под хоровое пение призывал на воду Божье благословение. Распевно звучал хор, сменявшийся митрополичьей молитвой, стоявшие на невском льду благоговейно крестились… Люди, теснившиеся на набережной, любопытствуя вытягивали шеи, стараясь во всех подробностях разглядеть церемонию. Приблизиться к невской Иордани им не давали два ряда жандармского оцепления и гарцевавшие за жандармскими спинами кавалергарды: в первом ряду молящихся придворных у крестовой проруби, обнажив голову, стоял на молитве Николай Александрович Романов, самодержец всероссийский.
Среди любопытствующего народа на набережной находился артиллерийский офицер лет двадцати семи с потускневшими погонами штабс-капитана на поношенной шинели. Это явно был фронтовой офицер, всем своим видом и поведением отличавшийся от лощеных «моментов» столичной гвардии. Бледный цвет лица и то, как осторожно он ступал на правую ногу, давали основание предполагать, что еще совсем недавно он находился в госпитальной палате, а новенький незатертый анненский темляк на эфесе шашки – что пролитая на просторах далекой Маньчжурии кровь его была по достоинству вознаграждена.
Толпа радостно гудела, зеваки все сильнее напирали на оцепление: каждый стремился стать ближе к торжественной службе. Жандармы сдержанно покрикивали на самых настырных, но негромко, чтобы шум не помешал придворным и причту, да и рукам волю не давали. Тем не менее постепенно, шаг за шагом, зрители медленно приближались к Иордани. Вот седобородый архиерей, продолжая распевно читать канон, поднял распятие, дабы погрузить в освящаемую воду, а все присутствующие военные, включая Государя, облаченного в шинель полковника лейб-гвардии Преображенского полка, вытянулись во фрунт перед ожидаемым салютационным залпом корабельных орудий. И залп грянул!
Но вместо радостного возбуждения его последствиями стали вопли испуга и боли. Одним из орудий расположенных близ биржи батарей был произведен вместо холостого выстрел картечью. Картечные пули попали в помост у Иордани и на набережную, а также в фасад Зимнего дворца, в четырех окнах которого посыпались разбитые стекла. Одна из картечин ударила в шею царя, опрокинув того на спину, вторая разворотила ниже сустава плечо митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Антония. Ранен был также и один нижний чин петербургской городской полиции, находившийся в оцеплении.
Эта трагедия мгновенно изменила настроение толпы: из состояния благоговения и любопытства она тут же перешла в состояние паники. Так же, как минуту назад люди всячески стремились приблизиться к мосткам у Иордани, так и сейчас почти все зрители с криками метнулись врассыпную от страшного места. Впрочем, бежать кинулись не только зрители, но и многие придворные и духовенство. Лишь немногие, сохранившие самообладание, побежали в обратном направлении, к реке. Одним из таких людей был и наш артиллерийский штабс-капитан. Оттолкнув растерявшихся полицейских, он, придерживая шашку и пригибаясь, как под японским огнем, добежал до лежащего на краю Иордани митрополита Антония и, упав возле него на колени, обеими руками разорвал простреленный рукав архиерейского саккоса, раздирая в кровь пальцы о жесткую златотканую парчу. Сорвав со своей шеи шарф, штабс-капитан с помощью подоспевшего служки со знанием дела стал перевязывать рану.
Рядом на помосте уже хлопотали возле раненого Императора другие. Николай хрипел, кровь толчками фонтанировала из разорванной трахеи. Увы, но ни придворные, ни подбежавший врач уже ничего не могли с этим поделать. Тело самодержавного владыки шестой части земной тверди все больше тяжелело, губы что-то пытались произнести, но из них не раздавалось ни звука. В глазах царя метались ужас и обреченность, с каждой минутой взгляд все больше и больше мутнел, и вот в конце концов застыл…
