Сергей Давыдов
Спрингфилд
ГЛАВА 1
Когда мама в девяностые годы
приехала в Тольятти из Таджикистана
она посмотрела на Автозаводский район и сказала:
это Америка
это Нью-Йорк.
Посмотри какие широкие улицы
какие тут перспективы
как много тут
молодости и всего.
Со временем сетка кварталов
станет для нее клеткой.
Потом из-за новых законов
сгорит ее бизнес
поднимутся цены
появится Крым
накроют кредиты
и она уедет к своей маме в деревню в Белгородскую область
и оставит меня продавать все наше имущество.
Я сбежал от нее лишь бы просто не жить там не жить
и никогда больше не возвращаться.
Но я буду долго ходить по нищему городу
в поисках хоть какой-то работы без опыта
селить за три тысячи гопников в маминой спальне
общаться с коллекторами
и покупателями офисной мебели и оборудования
продавая по полочкам ее бизнес наш быт нашу прошлую жизнь.
Когда совсем плохо я буду ходить на водохранилище
и думать про затопленные дома и деревья старого Ставрополя
глубину воды
и вспомню как раньше мы ездили отдыхать через ГЭС
и мне рассказывали про замурованные тела строителей-арестантов в его стенах
и как мне будет страшно, если меня замуруют
в этих стенах
как страшно
задохнуться в бетоне
и что после разложения тел возникают пустоты
и тогда ГЭС обрушится и унесет всех с собой в глубокую воду
снесет город огромной стеной
вместе с пустыми квартирами и гаражами потому что все уезжают.
И все это я представлял
таким же яростным летом
и воздух был крепкий, как водка.
Мы с Матвеем родились в Тольятти в Автозаводском районе, уехали из него в один год в Самару и поступили в один университет, но не были знакомы в Тольятти.
Теперь мы снимаем однушку в новостройке на самой окраине, ходим в «Ашан» и Ikea, ездим в город на одной и той же маршрутке, врем соседям, что братья, ржом, много трахаемся, ругаемся, ходим дрочить в туалет, готовим, висим на турнике, устраиваем лютые вечеринки и представляем, что это вовсе не русская бедность из обзора Варламова, а сонный американский пригород, и мы типа панки или чуваки из сериала. И каждый день мы мечтаем отсюда уехать. Но сейчас мы ходим на работу, а по вечерам скучаем, как в фильмах Ван Сента, под трескучие ЛЭПы, пиво и сигареты.
Летний «Кошелев», он же самарский микрорайон «Крутые ключи» — это русский Спрингфилд из трехэтажек за чертой города и железнодорожного полотна, с современными баскетбольными площадками и доступным жильем, танком, фонтаном и днем ВДВ.
До поэтов, инженеров и гопников на самарской земле жили древние венгры. Они были кочевниками и от них остались стоянки. Одна из них была найдена в «Кошелеве». Экскаваторы выгребли венгров и построили доступное жилье для новых кочевников — молодых бедных, как мы. Мы поживем тут, подкопим вещей из Ikea и поедем дальше прерывать довременье.
Венгры схоронили ненужное в землю и свалили в Венгрию. Они такие, наверное: «Такс-такс, что нам нужно для счастья? Карпатские горы — о, точно, оно. Дунай, Будапешт, вечеринки. Средиземное море — збс. И вроде Европа, а не эти вот курмыши. Венеция, Вена — пара часов на автобусе. А тут через пару часов только Чапаевск», — подумали и поехали дальше. Они оставили нам Жигулевское море, губернатора финно-угорцы, суровые зимы, калифорнийское лето и горы размером с холмы.
Сегодня я встал с Матвеем в десять утра, чтобы он потащил меня по жаре и похмелью в «Ашан», который я ненавижу.
— Ты так интеллигентно блюешь, — сказал Матвей.
— Говорил, — отвечаю.
Похмельный Матвей похож на кота Тома, который не познакомился с Джерри — добрый и рассеянный. Постепенно он становится недовольным, как обычно:
— Бери эти, — говорит Матвей, показывая резиновые сланцы со стенда.
— Они белые, — отвечаю я.
— Они по скидке.
— Я изговняю.
— Ходи аккуратно, — Матвей поправил маску на подбородке.
— Они для трупов. Трупы не ходят.
— Андрей, ты должен учиться ухаживать за собой.
— Сорок три размер. Мне нужен сорок два.
— Они по скидке.
— Сорок три мне только на хуй повесить.
— Давай еще посмотрим?
— Я хочу курить.
Я понимаю, что он стремится быть полезным, но он меня бесит. Он вечно тыкает в свою ухоженность и физическое превосходство, хотя у него крохотный член. Я люблю этот член, потому что он для меня абсолютно родной. Он эргономичный, как любая вещь из Ikea, которую он так любит. Особенно сильно он любит фрикадельки и просит меня приготовить их точно как в Ikea. Я делаю фрикадельки, а он говорит, что у него оргазм рта. Иногда мне кажется, что он со мной встречается лишь потому что любит поесть. Я могу приготовить соус из брусники без брусники.
— Пошли, мне не надо, я в носках хожу, — говорю. — Хватит пялиться! На меня смотри.
— Я тебя вижу чаще, чем свой хуй.
— Неправда, ты часто ссышь.
— Смотреть необязательно. У меня хуй с системой оптического наведения и GPS. Как айфон, но не вибрирует.
Я типа не смеюсь.
Матвей все равно берет сланцы. Я начинаю дурачиться — встаю на тележку и качусь по залу «Ашана», представляя себя Феррисом Бьюллером из фильма Джона Хьюза. В голове играет «Don’t stop believin’» The Journey. Песни не было в фильме — это моя режиссура. Да и фильм я почти не помню. Мэт раздражается и строго говорит:
— Это выглядит придурочно.
Я сильно хочу снова расстаться с Матвеем и уже насовсем.
Матвей смотрит вещи, поправляет очки, потом совсем их снимаешь, чтобы протереть. Без очков он похож на Питера Паркера, его любимого героя. Мне не нравится Спайдермен, но нравится Питер Паркер, потому что он подлинный. Без очков Матвей бывает только в двух случаях — когда спит и занимается сексом. В обоих я его люблю. А очки вдавливают его глаза в череп, сужают виски и Матвей становится злой раздраженной училкой.
Я проезжаю несколько метров, но Матвей не намерен со мной веселиться. Он аддиктивно всматривается в вещи, выискивая скидки. Я злюсь, останавливаюсь и хочу вести себя агрессивно, но вспоминаю, что «Ашан» — это храм терпения.
— Что мы еще посмотрим? — спрашиваю тихо и вроде как ласково.
— Трусы. Тебе нужны трусы.
— Мои новые.
— Они проперженные.
— Ты ведешь себя, как пидор.
— Я и есть грустный пидор, — отвечает.
— Трусы не сделают тебя лучше.
— Это улучшит качество жизни.
Мне
