Решад Нури Гюнтекин
Ветки кизила
Глава первая
В тот день поезд из Адапазары[1] опаздывал на два с половиной часа.
Надидэ-ханым, ожидающая на станции Пендик[2] свою среднюю дочь, которая должна была приехать из Болу[3], уже начала волноваться.
Женщина ходила туда-сюда по платформе, время от времени присаживалась на корточки и поворачивала лицо в ту сторону, откуда ожидался поезд. Близился вечер. На холме, раскинувшемся напротив станции, поднимались и разлетались легкие облачка, похожие на дымок от локомотива. Иногда ей даже казалось, будто она слышит гудки.
Станционный смотритель сказал, что беспокоиться нечего. Надидэ-ханым решила, что, значит, так оно и есть. Этот человек был ее старым знакомым. И если бы случилось что-то страшное, он бы непременно сообщил ей.
Пожилая женщина периодически проходила мимо каморки смотрителя, бросала на него через открытую дверь быстрые взгляды, пытаясь по его лицу угадать, все ли в порядке.
Смотритель сначала прочитал длинную телеграмму, потом вышел из своей комнаты и заговорил с нянькой Таир-ага. Неужели не было связи между этими двумя событиями?
Потом Таир-ага нехотя подошел к Надидэ-ханым и, желая завязать разговор, спросил:
— Почему этот поезд так сильно опаздывает, ханым-эфенди[4]?
— А что здесь такого? Бывало ли когда-нибудь, чтобы наши поезда приходили и отправлялись вовремя? — грубо ответила Надидэ-ханым.
Время от времени дети, которые играли неподалеку, обращались к ней с тем же вопросом. Но пожилая женщина отвечала им точно так же.
Обычно, даже в самых безвыходных ситуациях, Надидэ-ханым не теряла оптимизма, поэтому всегда сердилась, если кто-то из ее окружения трусил. Но в этот раз было заметно, что ее бравада вызвана не смелостью, а, скорее, страхом. Когда плохое предчувствие терзало только ее душу, она фактически не придавала этому значения. Однако если оно передавалось другим, то для Надидэ-ханым это было равносильно катастрофе. И хотя она и понимала, что паника — лишь плод ее воображения, в результате она снова оказывалась в числе тех, кто волновался больше всех. Конечно, женщина прекрасно знала о своем недостатке, но ничего не могла с собой поделать. Это было не в ее власти.
Когда еще был жив ее отец, его поразила странная нервная болезнь, и он семь лет не вставал с постели. От долгого пребывания в одном положении у него появились пролежни. Он отказывался от пищи, и Надидэ-ханым приходилось кормить его насильно. Болезнь оказалась смертельной. Но самое ужасное: умирая, он еще и неожиданно помешался. Надидэ-ханым даже похоронила его прямо вместе с кроватью и всеми его постельными принадлежностями, чтобы лишний раз не вспоминать о том недуге.
Сейчас Надидэ-ханым уже перевалило за шестьдесят, но на здоровье она особо не жаловалась. Единственное, как проявилась в ней болезнь отца — это в волнении, доходящем порой до безумия. Особенно когда кому-то из ее детей или самой Надидэ-ханым приходилось куда-нибудь ехать.
Если путешествовать приходилось поездом, она обычно не волновалась — что бы ни случилось, ноги все равно стоят на твердой земле. Однако во время морских поездок Надидэ-ханым не спала всю ночь. Она открывала иллюминатор и наблюдала, спокойно ли море, чтобы в случае опасности быть во всеоружии.
Старая ханым-эфенди знала по опыту: радость ей пользы не приносит. Едва она замечала у кого-нибудь слабую улыбку, она тут же ее пресекала.
— Вот увидите, дети, опять что-нибудь случится, и я очень расстроюсь… — говорила она.
Ее средняя дочь после двух лет поездок с мужем по Анатолии наконец-то возвращалась в Стамбул.
Позапрошлой ночью Аллах послал ей сон, в котором Надидэ-ханым улыбалась и в этот момент слышала слова: «Ага, ты радуешься? Так вот тебе, получай!» — и выходило все наоборот.
Сначала ханым-эфенди пришла на станцию одна с внуками. Остальные домашние собирались ждать путешественников дома. Но поскольку поезд опаздывал, они по одному, по двое тоже потянулись к станции. Старшая дочь Дюрданэ и ее муж Шакир-бей сидели в буфете, Санийе гуляла на поле напротив с дядей.
Было видно, как издалека тяжелой походкой шла Невнихаль-калфа[5], уткнувшись в зеленый шерстяной шарф и держа в руке зонтик. Обычно она не выходила из своей комнаты без веской на то причины, такой как смерть, свадьба, пожар или переезд.
Наконец, когда уже солнце уходило за горизонт, станционный смотритель сообщил радостную весть:
— Поезд подходит.
Надидэ-ханым, уже не в силах владеть собой, ибо не осталось причин больше сдерживать страх, сказала:
— Дети мои, я вам не говорила, но я вся извелась. Каких только мыслей черт не принес в мою голову…
Сегодня поезд казался пустым. На станции Пендик, кроме дочери и зятя Надидэ-ханым, вышел еще один крестьянин средних лет с двумя детьми.
Крестьянин оказался высоким человеком с редкой черной бородкой. На его плечах, словно пелерина, болталось розовое покрывало, в руках у него был кувшин, а под мышкой — небольшой зеленый сундучок. Старшая из детей, семилетняя круглолицая девочка в синем головном платке и желтых энтари, несла на спине младшего брата. Вдруг она остановилась перед окнами вагона третьего класса, находящегося в хвосте поезда, и закричала:
— Остался стакан Исмаила, найдите стакан Исмаила!
Резкий и звонкий голос девочки так громко прозвучал в вечерней тишине, что крестьянин потерял терпение:
— Девочка, чего ты раскричалась, как шакал? Прекрати! — А потом, обращаясь, скорее, к себе, произнес: — Если бы она еще на три месяца осталась в животе у матери, вместо человека родился бы только крик…
Сегодня станция была настолько пустынной, что на крестьянина обратили внимание только редкие люди, выглядывавшие из окон вагонов, и восемь-десять человек, которые находились на станции.
Наконец какой-то человек в чалме протянул из окна глиняный кувшин с отбитым горлышком. Девочка тотчас замолчала.
После отправления поезда на станции разыгралась еще одна комедия. Крестьянин спросил, обращаясь к одному из стрелочников:
— Сударь, как нам попасть отсюда в Гёзтепе[6]? — Стрелочник расхохотался. — Чего смеешься? — спросил крестьянин, при этом ехидно улыбаясь.
— Братец, ты вышел не на той станции… Тебе нужно было ехать до станции Хайдарпаша[7]… Отсюда вы не доберетесь до Гёзтепе и до завтрашнего утра…
Вдруг крестьянин, указывая на детей, сказал:
— Знаешь ли ты, сударь, сколько прошли их ноги?.. По сравнению с этим дорога до Гёзтепе покажется лишь прогулкой. Я знаю, где станция Хайдарпаша, лучше
