Герман Данилович Нагаев
Ради счастья. Повесть о Сергее Кирове
Издательство ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Москва 1974
Нагаев Г.Д. Ради счастья. Повесть о Сергее Кирове. — М.: Политиздат, 1974. — 479 с.: ил. — (Пламенные революционеры)
Глава первая
1
Расторопная баба в цветастом платке поставила ведра с водой на траву у серого бревенчатого дома и коромыслом постучала в окно.
— Эй, Меланья, слышь, что ли?
На стук никто не отозвался.
Баба постучала настойчивее и крикнула еще громче:
— Авдеевна! Перемерли, что ли, вы все?
Рама, дрогнув, приоткрылась.
— Ась? Ты, Силантьевна? — послышался глухой старушечий голос, и в окно выглянуло желтое, морщинистое лицо в вылинявшем платочке.
— Я, Меланья Авдеевна, я стучу. Радостную весточку принесла на коромысле — внука бегите встречать!
— Ой, батюшки! Неужели?.. Да где же он?
— В речке моется. Должно, только с парохода... Ба! Эвон! Уж шагает к дому.
— Ой, спасибо, голубушка. Сейчас девок пошлю. Ты-то заходи, заглядывай, Силантьевна.
— Спасибо! Как ни то забегу.
Баба подхватила коромыслом ведра, привычным движением вскинула на плечо, оглянулась.
Невысокий юноша в черной форменной тужурке с блестящими пуговицами, с корзинкой и узлом через плечо приближался к ней. Он шагал быстро, легко. Фуражка была сдвинута на затылок, из-под нее выбивались темные мокрые волосы.
— Здравствуй, Силантьевна! — приветливо крикнул он, сверкнув белозубой улыбкой.
— Здравствуй, Сережа! С приездом!
— Спасибо!
В этот миг калитка старых пошатнувшихся ворот распахнулась, и к юноше бросились две девушки в длинных ситцевых платьях, с косами, перевязанными ленточками.
— Сереженька, здравствуй! Сергунька, с приездом! — Они наперебой стали его целовать, отнимать поклажу.
— Я сам, сам, сестрички. Здравствуйте, сестренки дорогие! — весело заговорил он, обнимая и целуя обоих.
Во двор вошли все вместе. Увидев спешившую навстречу маленькую, худенькую старушку, повязанную платком, Сергей бросил вещи на траву и кинулся к ней, обнял.
— Здравствуй, бабушка! Здравствуй, родная! Вот и я приехал.
— Здравствуй, голубчик Сереженька, — кулачком вытирая слезы, заговорила Меланья Авдеевна. — Заждались, заждались тебя, голубчик. Уж и свидеться не чаяла. Больно плоха стала. Ведь девяносто нонче.
— Ничего, бабушка. Ты еще поживешь. Еще дождешься, когда я механиком стану.
— Ох и не знаю, соколик, — вздохнула Меланья. — Чего задержался-то?
— На пристани работал. Надо было на дорогу сколотить.
Меланья облизала сухие, сморщенные губы, сказала строго:
— В горницу, девоньки! В горницу пожитки-то несите. Да похлопочите о самоваре. Экая радость у нас! Айда, Сереженька, голубчик, помоги мне. На ступеньках-то. Видать, совсем плоха стала.
— Пойдем, бабушка. Не беспокойся, — взял ее под руку Сергей.
Вместе вошли в дом. Уселись в чисто прибранной горнице, с хорошо выскобленным полом.
На Сергея сразу пахнуло уютом родного крова. Тяжелые стулья, столик у окна под кружевной, домашней вязки, скатертью напомнили детство.
Вот за этим столом мать шила на старенькой, дребезжащей машинке... С вечера, чтобы не жечь лампу и не попадаться отцу на глаза, Сережа с сестренками забирался на полати. Шепотом рассказывали сказки. А когда приходил подгулявший отец — замирали. Лежали не дыша. Мать, уложив отца, частенько засиживалась за шитьем до петухов, и они засыпали под монотонное постукивание машинки.
Сейчас, взглянув на этот столик, Сергей вспомнил, как однажды в клубах морозного пара ввалился пьяный отец и, схватив машинку, исчез. Его искали всей семьей — и не нашли. Потом прошел слух, что уехал в Сибирь...
Без машинки стало совсем плохо. Мать ходила по купеческим домам: стирала, мыла полы и, простудившись, слегла. Открылась скоротечная чахотка...
Вспомнилось, как зимой, в стужу, несли ее на кладбище. Как он, семилетний мальчишка, в ветхом полушубке, в старой отцовской шапке и в чьих-то больших валенках шел за гробом за руку с десятилетней сестренкой Аней. Лизе было всего четыре года — ее оставили дома.
Сергей на мгновение зажмурил глаза и явственно услышал, как стучали мерзлые комья земли о крышку гроба. Он вздрогнул и встряхнулся, желая отогнать горькие воспоминания.
— Ты чего молчишь, Сережа? Аль не рад? — спросила Меланья.
— Я рад! Очень рад, бабушка. Просто вспомнил, как мама шила за этим столом.
— Ах ты, касатик! Матушку вспомнил. Царствие небесное... Святым человеком была...
Анна, румяная, стройная, вошла с пыхтящим самоваром. Сергей бросился навстречу, подхватил самовар, поставил на стол. И, словно очнувшись от забытья, быстро развязал корзинку, достал бабушке полушалок, сестрам — цветистые бусы.
— Ой, Сереженька, голубчик, да зачем же это? Ведь мне скоро в гроб ложиться. Небось голодал, чтобы купить.
— Нет, нет, бабушка, я работал на пристани. Еще денег привез.
— Ну, коли так — спасибо! Иди, я поцелую тебя.
Сестры подбежали к зеркалу, надели бусы и, сияющие радостью, подлетели к брату:
— Спасибо, Сережа!
— Спасибо, милый!
Сели пить чай. Начались расспросы, рассказы про свое житье-бытье. О том, как Анна стала учительствовать... Сергей, опять спохватившись, подбежал к корзинке, достал связку баранок, два калача, завернутые в синюю бумагу, и банку казанской халвы.
— Халва, бабушка, для тебя. Угощайся!
— Спасибо, Сережа, попробую. Мне калачика отломи маненько. Баранки-то сестричкам, у них зубы молодые.
Опять заговорили о прошлом.
Бабушка, держа блюдечко на скрюченных пальцах левой руки, взяла ложечкой рассыпчатую халву, попробовала, причмокнула.
— Ну что, бабушка? — спросил наблюдавший за ней Сергей.
— Хо-ро-ша! Аж во рту тает... Спасибо, внучек. Угодил. Уж и не помню, когда с халвой-то чаевничала... Ведь как Катерина померла, уж десять лет минуло...
— Да, десять лет, — вздохнул Сережа. — Я помню, как меня в тот год в приют провожали.
— И не вспоминай, касатик. Я все глаза выплакала. А уж ты-то, ты-то небось настрадался, намаялся там. Не приведи бог.
— Первое время, правда, было тяжеловато. И почему-то мне больше всего было жалко Саньку Самарцева, — сказал Сергей раздумчиво.
— Да чего его жалеть-то? — изумленно взглянула Меланья. — Он небось дома с матерью остался.
— Знаю. А все же было жалко. Дружили мы с ним. И когда в приходском встретились снова, я прямо запрыгал от радости. Не слышно о нем? Приехал ли?
— Здесь он, твой Санька. Куда
