Лития Тахини
Теснота Пустоты
Болели ею люди, во все времена болели. Болезнь хитрила и изворачивалась, не давая придумать лекарства против себя — уж если заболевал человек, то пиши пропало — поди да и отдай ей три месяца жизни.
А если хворь затягивалась на дольше, то безвозвратно забиралась в людской рассудок и навсегда окутывала его паутиной из иллюзий, не давая даже спички вставить в глаза здравому смыслу. Так говорили старшие…
И вправду, болезнь до невероятия упорно преследовала людей, но настигала — не более двух-трех раз за их жизнь.
Переболеть этой хворью, было знаковым рубежом, что-то менялось после этого в человеке, у каждого по-своему.
Исследователи этого зловещего феномена, вывели некую теорию о Прививании от болезни, постулаты которой сводились к тому, что чуть ли не единственным спасение против нее — было скормить ей свой самый большой страх, боль или откупиться несвойственным человеку поступком, каким-нибудь абсурдным действием, которое сбивало бы болезнь со следа, и в теории, это считалось равносильным переболеть ею.
Местное население особенно чтило тех, кто по их наблюдению, не был замечен в болезненной связи с этим терзающим наваждением, и портреты этих людей украшали доски почета местных поликлиник.
Находились и такие, которые поклонялись болезни, утверждая, что она является той, кто отмеряет мудрость и не существует не переболевших ею, но их считали повредившимися в уме сектантами, не верящими в чудо.
–
Проходя мимо покосившейся деревянной лачужки местного лесника, Сепия была счастлива, как никогда. На улице стояли последние дни бабьего лета, хрупкие серебренные сети раскинутые маленькими паучками, назойливо лезли в нос к любому, кто был ростом выше метра.
Услыхав шум, в дверях завалюшки показался лесник и приветливо помахал рукой расчихавшейся девушке.
— Будь здорова, девонька! И пусть лютая Пустота, обходит тебя стороной! — напутственно добавил он.
Сепия вслух поблагодарила старика, а про себя, на слабых нервах от кольнувшей тревоги, истерично хохотнула над его суеверием.
— Не возьмет меня Пустота, не по зубам я ей! — бравадно пробормотала она себе под нос, пытаясь стряхнуть эту липкую мысль из памяти.
Но всё же, настроение начало портиться, невинное стариковское пожелание, прозвучало как зловещее предупреждение, подняв со дна памяти всевозможные поверия об этой страшной болезни.
Эти истории — жуком-кожеедом царапались в ухе, норовя повредить барабанную перепонку и Сепия замотала головой, пытаясь отделаться от их навязчивости.
Она никогда не болела Пустотой, но с детства слышала о ней, а однажды, собственными глазами видела женщину, которая не смогла с ней справиться.
Несчастная утверждала, что чувствует постоянную качку, так как её личность переселилась в бельевую веревку, висящую в общем дворе, и что теперь никто не имеет права сушить на ней свои вещи, так как те переймут отдельные черты ее индивидуальности, а делиться собой она категорически ни с кем не желала. При этом, заигрывала с мужчинам, кокетливо намекая на то, что если они почувствуют характерную щекотку в трусах, которые сохли на этой веревке, то пусть не делают большие испуганные глаза — ведь она же предупреждала!
После этого инцидента, никто больше не встречал бедняжку на улицах города, по слухам, её навсегда определили в Желтый дом.
Сепия делала профилактику от Пустоты всего три раза в жизни.
Первый раз, еще в детстве — отбросив прочь сомнения и преодолев отвращение, она решительно подошла к кольщику свиней и попросила отпить из кружки с кровью, зачерпнутой из туши только что заколотого хряка.
Второй раз, она целый час, по пояс просидела в болотной трясине, держась за веревку, привязанную к коряге, в качестве подстраховки. Вот тогда страху она набралась настоящего — когда силы в её руках уже иссякли, а трясина только нагуляла аппетит и плотно обхватив Сепию за ноги — съела её сандалии и принялась за пятки. Но в тот раз всё обошлось, ужас сковал её рассудок, и открывшееся второе дыханье — выдернуло её из глотки оголодавшей трясины.
В третий раз, она решила быть осмотрительней и не рисковать напрасно жизнью — ей пришло в голову откупиться абсурдным самоистязанием. Для этого, предварительно закопавшись в сено, она оставила открытым лишь живот, насыпала на него зерно и позвала кур. Куры топтались по ней, оставляя на теле синяки да ссадины и клевали зерно. Прикосновение их острых клювов к животу, подстрекало вскочить и вприпрыжку убежать от этой изводящей нервы щекотки, граничащей с болью. После такого нелепого «массажа живота», по мнению Сепии, Пустота просто обязана была позабыть о её существовании. Последняя процедура, показался ей гениальной по своей безопасности и эффективности, но повторить её еще раз, она ни за что больше не решалась.
А потом, она и вовсе уверовала, что сможет обходиться без этих неукоснительных мер предосторожности, и что болезнь, в конце концов, не посмеет к ней приблизиться.
–
Уже и солнце зашло и снова встало, а тревога всё так же продолжали грызть Сепию изнутри. Отмахнуться от неё не получалось и она уговорила себя, что всё же сделает профилактику от Пустоты, но вот только попозже.
Прошел месяц и Сепия уже начала было задумываться, как обезопаситься от болезни.
В сети даже выискала чепушной рецепт местного знахаря, в котором значилось: «Значит, берете обычную тыковку и изо всех сил зажимаете бедрами. Но обязательно чтобы хвостик тыковки смотрел в сторону северо-востока. Теперь выгибаемся в позе разъяренного тарантула и засовываем маленькую помидорку в рот. И стараясь не раздавить тыковку, не потерять направление на северо-восток и не раздавить зубками помидор, вешаем горох на уши — и вот в таком положении строго по часовой стрелке, начинаем двигаться, приговаривая: "Пройди-уйди болячка поганая, пройди-уйди болячка поганая". И так вот часа три.»[1]
Читая отзывы воплотивших этот абсурд в жизнь, Сепия смеялась до икоты, не замечая, как меняется её состояние.
Позже, ложась спать, она почувствовала легкое недомогание — симптомы намекали на обычный грипп и в полудреме, перебирая всех кто мог бы её заразить, не нашла ничего лучшего, как обвинить начхавших на неё перелетных птиц, или пробегавших мимо свиней. Она силилась уснуть, но вместо этого, усыпила свою бдительность, упустив из виду догадку, что нечто иное прокралось в неё. Что в неё вошла Пустота.
Утром, Сепия поймала свои мысли на несколько удаленном расстоянии от своей головы. Мысли были заняты поиском хранилища для её личности, но это ни капельки не показалось ей странным, и она сочла нормальным
