Лето уже клонится в своему исходу.
Наш отряд идёт по следу. Последнее задание. Повезёт – отправимся домой.
Нужно мразь поймать. Перебежчика. Предателя.
Впереди деревня.
Зачищаем один за другим дома.
Все идут в расход.
Иноверцы. Террористы. Отцы. Деды. Матери. Жёны. Дети.
У нас приказ. Не упустить гада.
Витюша распахивает дверь. Тихомир врывается и расстреливает женщину. Младенец просыпается от шума и заходится в рыданиях.
Тихомир бросается к колыбели. Достаёт нож. Заносит руку.
Я отворачиваюсь.
– Младенца-то не трогай, – говорю брату и слышу безумный чавкающий звук.
– Расслабься. Дело сделано.
Неоправданная жестокость.
– Дом чист, – говорит Витюша. – Идём дальше.
Уходим метров на пять от перекошенного забора.
Слышатся выстрелы.
Тихомир обрушивается на землю. Сквозной в голову.
Падаю рядом с братом.
Раздаётся взрыв.
Витюша отлетает в сторону.
Глава 1Она.
Меня зовут Севиндж, – прохрипела я мужчине.
Или мне так казалось.
Бородач непонимающе уставился на меня, и я попробовала ещё раз.
– Меня зовут Севиндж, – его глаза округлились. Услышал! – Меня похитили.
Больше я ничего не запомнила, потому что действие наркотика, которым меня пичкали каждые два часа, снова началось. Мне оставалось лишь надеяться, что этот огромный бородатый мужчина, который выглядел страшнее похитителей, не бросит в беде молодую девушку.
***
Всю жизнь, сколько себя помнила, я жила в обособленной горной деревушке на тридцать дворов, в семье дядюшки и его жены, воспитывающих меня в строгости мусульманских традиций. Но я не была мусульманкой. Я была обычной светловолосой белокожей девочкой со странным именем – Севиндж Смородина. Я выделялась среди местной ребятни и всегда была предметом насмешек. Оттого строгости в воспитании лишь прибавлялось.
В семнадцать лет я с отличием окончила школу и поступила в университет в большом городе. Там никто не смеялся над моей внешностью или именем, но друзей у меня от этого не появилось – никто не стоял в очереди на звание «лучший друг странной тихони».
Возможно, причина крылась в скромных одеяниях и голове, покрытой платком на свой манер, возможно, в уродливом шраме, что тянулся вокруг моей шеи – белый, рваный, неряшливый – он, словно трещина на фарфоровой кукле, бросался в глаза каждого человека.
Из-за него меня никто не брал замуж! Мне было двадцать, и ни один мужчина, что захаживали в гости к дядюшке, так и не захотел на мне жениться. Я чувствовала себя ущербной, недоженщиной. Даже мои послушание и невинность не стоили ровном счётом ничего!
Дядюшка лишь улыбался и заставлял учиться дальше. Пожалуй, я была единственной девушкой из деревни, кто не только окончила школу, но и пошла учиться дальше. Некоторые мои одноклассницы рожали уже по второму ребёнку.
Я училась уже на третьем курсе факультета иностранных языков. На дворе стоял промозглый ноябрь, и я готовилась к сессии. Как всегда, задержалась в библиотеке. Как всегда, возвращалась в одиночестве. На последнем трамвае.
Мне оставалось три остановки до общежития, когда в пустынный салон вошёл ещё один пассажир.
– В общежитие едешь? – спросил он и улыбнулся.
Молодой парень, примерно моего возраста, в руках несколько учебников.
– Да, в библиотеке задержалась, – посетовала я, поправляя шарф.
Я так боялась, что он увидит уродливый шрам! Глупая, наивная девочка!
– Я с однокурсником готовился, – поделился парень. – Тоже задержался.
– Понятно, – кивнула я и стала смотреть в окно.
Мы подъехали к общежитию и вышли в разные двери. Почти у самого входа в здание гулкие шаги студента нагнали меня.
– Без обид, – серьезно сказал он, и я удивилась.
Наверно, удивление – это последняя эмоция, которая сохранится у меня на долгое время.
Они заберут всё: страх, ужас, тоску, одиночество. А он, мой спаситель и погубитель, – любовь, веру и надежду. Но тогда я удивилась. Но не успела задать вопрос.
Я лишь почувствовала жжение от укола и провалилась в небытие.
***
– Тише, тише, – сказал парень и подхватил меня за талию. – Вот это ты напилась, сестрёнка!
Я увидела проходящую мимо пожилую пару с собакой, но не cмогла произнести ни слова.
***
– Что это за страшила? – смеялся голос рядом.
Я слышала их, но не могла открыть глаза.
– Бро, я не видел шрама, – оправдывался другой, уже знакомый мне голос.
– Ладно, продадим дешевле, – согласился первый.
***
Я научилась считать в этом безумном, кошмарном сне: ровно до трёх сотен, пока дверь не скрипнет, до двадцати – пока раздаются гулкие шаги, до семидесяти – пока кто-то жарко дышит мне в лицо, до двадцати – пока слышатся шаги и снова скрипит дверь.
Примерно два часа проходит от одного укола до другого, примерно шесть часов – три укола – проходит от одного приёма пищи до другого. Примерно раз в три часа меня выводят из пустой комнаты с матрасом, грубо задирают платье, стягивают белье и усаживают на мокрый ободок унитаза.
Я благодарю своего Бога – не Иисуса или Аллаха – что они не насилуют и не убивают.
Примерно спустя тридцать восемь дней меня переодевают, и мы выдвигаемся в путь.
***
Мои похитители не стесняются говорить при мне, поэтому я знаю их планы: они рассчитывают перевезти меня через три границы и продать в Турции.
Блаженны неведующие.
Таких слов, по-моему, нет ни в одном писании. Но я искренне убеждена в этом утверждении. Страшно ли мне? До жути! Так, что выворачивает наизнанку. Но я не могу позволить себе сломаться.
Я верю, что мой Бог укажет путь, и я должна быть готова.
***
Мы едем в душном вагоне со спёртым воздухом.
Похитители постоянно называют меня братом, шутят и баламутят других пассажиров.
