Арсений Абалкин
(Tousique Sharikov)
Тридцать шестой
Ровно за неделю до конца света Яков Коган, бывший инженер, чистил ружье, готовясь убить человека. Коган уже даже не ненавидел его — все чувства провалились в зияющую пустоту, которая осталась после Лиды.
Год назад Лиду, беременную жену Когана, сбил на пешеходном переходе обдолбанный Воронцов-младший. Тогда инженер еще был человеком вполне законопослушным, и его бы устроило справедливое наказание — по закону. Проблема состояла в том, что отцом Воронцова-младшего был Воронцов-старший, прокурор города. Вдовец пробовал было искать правды — прямолинейно и безоглядно, как он делал все, за что брался, но в результате потерял работу, немногочисленных друзей и чуть было не сел сам.
Он всегда был неприятным человеком со сложным, неуживчивым характером — и знал об этом. Прямой как палка, сухопарый, с вечно всколоченной еврейской шевелюрой и скрипучим голосом. Женился очень поздно, когда уже свыкся с мыслью помереть бобылем. Безмерное удивление, что такая милая, славная Лида могла выбрать его, перешло в тихое застенчивое счастье. Оно продолжалось до того дня, когда юный мажор вздумал сесть за руль, накидавшись какой-то дрянью. И жизнь Когана застопорилась.
После увольнения он полгода беспробудно пил, но затем понял, что с его здоровьем этот способ самоубийства займет слишком много времени. Тогда он вынес из квартиры горы бутылок, избавился от всего лишнего — а в его случае это означало совсем от всего, кроме необходимого для поддержания жизни и охотничьей винтовки с коробкой патронов — и стал готовиться к свершению правосудия собственными руками. Он решил застрелить Воронцова в годовщину гибели жены и нерожденного ребенка — то есть оставалась ровно неделя. Он никогда не был склонен к сантиментам, но чем ближе подходила назначенная им дата, тем меньше человеческого в нем оставалось — неизбывная тоска выгорала, превращая человека в целеустремленную, деловитую и злую машину.
…Коган аккуратно складывал в специальную коробочку шомпола и ершики, когда в дверь позвонили. Он насторожился — неужели все пропало? Неужели, пока он неумело выслеживал Воронцова, выследили его самого? В кино начать следить за кем-то очень легко, а в реальности чувствуешь себя идиотом и кажется, что твои маневры всем заметны. Гораздо больше ему помогли социальные сети, в которых убийца его жены похвалялся каждым шагом и регулярно делился планами развлечений. Его адрес Коган тоже выяснил по фото, выложенным в сеть.
В дверь позвонили еще раз. Коган спрятал винтовку под кровать, туда же отправил станок для чистки оружия и коробочку с патронами. Другой мебели, за исключением стола и стула, в комнате не было. Подумав минуту, он пошел открывать дверь.
На пороге стояли два хасида. Или литвака. Он не разбирался в ультраортодоксальных еврейских течениях. Но увидеть их в нефтедобывающем российском городке, в типовой пятиэтажке… мелькнула мысль, что он все-таки спился и сошел с ума, галлюцинирует.
Крошечный старик в гигантской меховой шапке и длинном черном халате. Совсем юный волоокий пацан, одетый так же. Длинные закрученные пейсы, у старого — длинная седая борода, у пацана — жиденький пушок на подбородке. Дичь. Абсурд. Цирк какой-то.
Все трое разглядывали друг друга довольно долго, справляясь со взаимным потрясением. Наконец старик что-то проговорил сварливым тоном. Юноша откашлялся и спросил на старательном русском языке иностранца:
— Вас зовут Яков Коган?
— Ну да, — чувствуя себя участником какой-то идиотской телепередачи, подтвердил хозяин. По крайней мере, это не полиция, и волноваться о винтовке под кроватью не стоит.
— Мы приехали к вам сегодня из Иерусалима. Вы разрешите нам войти?
Коган посторонился, и хасиды вошли в пустое пространство его жилья. Старик неодобрительно оглядел комнату и сел на единственный стул. Коган вдруг подумал, что сейчас он начнет молиться — раскачиваясь, держась руками за виски и бормоча. Они же обычно молятся или танцуют вроде бы? Это было все, что он о них знал. И он от всей души надеялся, что дело хотя бы не дойдет до танцев.
— Это ребе Шнеур-Залман Вайс, — сказал юноша так, словно ожидал, что Когану знакомо это имя.
— Э-э… очень приятно. — Это прозвучало, мягко говоря, неискренне, но он не нашел ничего лучшего.
— Я Аарон Тауб. Ребе Шнеур-Залман очень утомился, он впервые отправился так далеко…
Сон продолжался, и Коган решил подыграть:
— У меня нет ничего особенного, но может, вы голодны с дороги… — И тут же понял, что сморозил глупость, потому что юноша изменился в лице и поспешно замотал головой. Ах, ну да, они же едят только кошерное… черт, что это вообще такое?!
Коган разозлился и спросил грубее, чем собирался:
— А могу я поинтересоваться, что вас ко мне, так сказать..?
Хасиды посовещались — ему показалось, что это был идиш, впрочем, он вряд ли отличил бы его на слух от иврита — и старший что-то сказал требовательным тоном.
— Вас зовут Яков Самуилович Коган? — перевел пацан.
— Мы это уже выяснили, — саркастически подтвердил Коган.
Но это было только начало. Они справились об именах его матери и бабушки, уточнили данные отца, а также место его рождения; они знали, что семья его матери погибла в Бабьем Яру; они помнили даты рождений и смертей лучше, чем он сам… Через полчаса Коган начал терять терпение, а старик, наоборот, казалось, оживал с каждым правильным ответом. Наконец он закрыл лицо руками, а потом-таки начал раскачиваться и жарко благодарить бога — тут даже перевода не потребовалось. После этого он поднялся со стула и торжественно обнял стоявшего столбом хозяина, а Коган в панике подумал: они что, какая-то родня, потерянная сто лет назад? Этого еще не хватало.
Прослезившись от избытка чувств, старик кивнул юноше, и тот, волнуясь, начал:
— Вам что-нибудь говорят слова «Ламед-вав цаддиким»?
— Ла… что?
— Это означает «тридцать шесть праведников». Согласно традиции, на них стоит мир. Эти тридцать шесть человек — единственная причина, по которой Господь терпит нас. Это минимальное число — если умирает один, ношу должен принять другой, иначе все погибнет, понимаете?
— Пока не очень. Какая ноша, почему тридцать шесть, и главное, при чем здесь я?
— Сумма букв в этом слове равна семидесяти двум, половина праведников живет в Эрец-Исраэль, а половина в галуте, — пояснил юноша, как нечто само собой разумеющееся. С таким же успехом он мог говорить на суахили. Сумма букв?! Ах да, каббала… Этот дикий сон закончится когда-нибудь?!
По выражению его лица они, кажется, что-то поняли, и старик пустился в
