Ирина Калачёва
Не мой немой
Мне всегда казалось, что взрослые — это такие мудрые волшебники, которые знают про всё на свете и легко найдут выход из любой ситуации. Сейчас мне (страшно подумать!) уже за сорок, и я каждый день учусь у детей: любить, прощать, дружить…
Не мой
Когда тебе семь, и ты лежишь в траве раскинув руки — происходит волшебство. Я проверяла!
Раз — и солнце становится очень близко, нужно только ладонь протянуть и схватить его за жаркий луч. Два — и дом, серая громада типичной панельной пятиэтажки, уносится за горизонт.
Далеко и близко.
Близко стрекочет кузнечик. В семь его легко поймать голой рукой, в тридцать семь — сложно увидеть.
Где-то далеко позади осталась школа и первый месяц лета, проведённый в лагере. Июль жарит, манит налево — на городской пляж, или направо — изучить дальний двор, или вверх — на вершину огромных толстых тополей.
Туда-то мы и забрались с друзьями. Женька — она худая, лёгкая, взлетела вмиг. Следом за ней Димка. Он на этом тополе знал каждую ветку.
— Сначала слева, потом закинуть ногу, опереться о ствол и потом вот туда. Тут опасно, нужно подтянуться, давай-давай, не пыхти! — важно учит меня. Получается медленно и плохо: мешает дурацкое платье — белое в синий горох — которое я ради этого самого Димки и натянула. Так хотелось казаться принцессой!
Под тополем — столик и две скамьи, здесь после обеда любят собираться старики с домино.
— Ага, а у меня мыло!
— Иду на базар…
— Рыба!
Странные крики их мы уже давно научились расшифровывать. Но этот стук костяшек по деревянной столешнице, неизменная бутылка нарзану в руках дяди Феди из восьмого дома и тонкая тросточка возле крепкого ствола тополя появятся здесь, когда солнце перевалит за зенит и спадёт полуденная жара.
А вечером на опустевшие скамейки слетятся старшие парни двора. Звонкие костяшки домино сменят потрёпанные карты. Серёга с голым торсом — самый старший, а потому авторитетный в их компании — будет раздавать первым. Потом будут песни под гитару, эти все «изгибы жёлтые» и «белый снег, серый лёд» после долгой настройки зазвенят над двором, а раздражённые старушки побегут захлопывать форточки.
Но сейчас утро. Это наше время, наш тополь и только нам, детям, принадлежат его тёплые зелёные ладони!
— Женька, обедать! — донеслось из форточки с третьего этажа. Белка-Женька метнулась вниз.
— Мне тоже пора, — объявил мой рыцарь. Как жалко! Я надеялась, что мы побудем вдвоём…
Путь вниз оказался ещё сложнее. Когда ползёшь на дерево, видишь манящее ласковое небо, а спускаешься — перед глазами твёрдая земля.
— Дим, я не могу, я боюсь.
Руки ноют, дрожат, но крепко уцепились за ветку и разжать не могу. Земля кажется сейчас так далеко! Но эти глаза моего друга и его крепкое плечо — близко. Так ведь?
Далеко и близко.
— Ну эту ногу сюда, а ту вот так, что непонятного?
Димка спрыгнул с нижней ветки и пытается разглядеть меня сквозь густую крону.
— Ну давай же, ну!
— Не могу.
— Фу, слабачка?
Я не слабачка — знаю точно. Это я отбила Димку у парней из соседнего двора. Это я не разрешила местным хулиганам снять часы с пьянчуги, прикорнувшем на газоне. Это я согласилась пройти проверку на полёт в космос и выдержала огромные перегрузки и на качели, и на карусели! Это, в конце концов, именно я сиганула на спор с крыши сарая! Но Димка нервничает, ему хочется домой, есть обязательные мамины летние щи или хлебать остывший борщ. И я понимаю, что на одного друга в моем списке стало меньше.
— Что ты здесь делаешь? А ну пошёл! Опять весь стол листьями засыплете! — раздался вдруг рык с тропинки.
Сквозь ветки я вижу, как метнулся, испугавшись окрика, Димка. По-заячьи петляя, он добежал до своего подъезда и скрылся за коричневой дверью.
К столу под тополями подошёл вечерний авторитет Серёга с авоськой и белым бидоном — из магазина, видать. Швырнул на стол плетёнку с покупками, открыл крышку холодного запотевшего бидона, запрокинул голову, чтобы сделать глоток, и встретил мой взгляд.
— Это что такое? Слезай, говорю, и дуй домой!
— Не могу.
— Застряла?
Киваю, потому что вдруг поняла, что да, так и есть, застряла. И похоже, навсегда.
Да, всё верно. Я не смогу сама спуститься. Придётся звать маму, она расплачется, вызовет пожарных с лестницей. Те приедут и будут на неё сердиться: «Что, мамаша, не уследила?» Все ребята, небось, сбегутся посмотреть, как эту трусиху в нелепом синем горошке будут снимать с дерева. Губы предательски задрожали…
— Терпи, казак, атаманом станешь! Смотри, под правой ногой у тебя толстая ветка, ставь туда лапу. Теперь с другой стороны ствола видишь ветку? Левую туда. Отлично…
В тот день на обед у меня была булка из авоськи Серёги — знала бы Женька, обзавидовалась! Белая булка с хрустящей корочкой, поделённая по-братски. А в бидоне, оказалось, квас, но его я пока что не люблю. Когда тебе семь, квас кажется горьким и противным, как дневной сон в лагере. Когда тебе тридцать семь — и то, и другое становится сладким и желанным. Особенно в июле. Волшебство, я же говорю.
Немой
Июль в разгаре, а вот день только расцветает. За окном ворона и чайка ругаются — наверное, не поделили добычу.
— Каар!
— Гра!
— Кар! Кар!
Сон улетел вместе с птичьим гомоном и тут же сотни вопросов закружились над подушкой. Интересно, все птицы говорят на одном языке? А если ворона попадётся картавая, как остальные её поймут? Как поёт дятел? Где голубь прячет своих птенцов? Почему «воробей» так называется? Куда подевались снегири?
Вдруг сквозь крики птиц до меня долетает стук мяча. Раз, раз-два, раз-два-три… Кто-то играет в «десяточку», и он явно один. На стенных часах восемь, все в доме ещё спят, но я тихо выскальзываю из-под одеяла, натягиваю платье, и, не умываясь, убегаю во двор — мяч зовёт!
Двор тоже тих, только какой-то смуглый незнакомый мальчик с мячом атакует стену.
— Привет! Ты откуда взялся?
— К бабушке на лето привезли.
— А чё так рано встал?
— Не знаю. Привык со школы.
— Хочешь, я тебе наш двор покажу?
Наш двор — зависть всех городских детей. В нём есть небольшой парк аттракционов с «Орбитой», «Солнышком», качелями, паровозиком и машинками напрокат. А ещё — огромный деревянный замок, на
