ЮРИЙ АРБАТ
ЧАСЫ С БОЕМ
Рассказы и фельетоны
*
Иллюстрации И. СЕМЕНОВА
М., Издательство «Правда», 1958
ЛЮБОВЬ К ФЛАМАНДЦАМ
Никто не мог понять, откуда вдруг у Зои взялась любовь к фламандцам Но вот уже неделя, как эта любовь существовала; она была глубокой и яростной, что испытали на себе почти все Зоины родные и знакомые. Зоя, которая раньше думала только о нарядах, о нейлоне, пер зоне, замшевых туфлях и букле, теперь могла по четверть часа говорить о живописи. И как говорить! С блеском в черных миндалевидных глазах, с самым настоящим волнением, заставлявшим ее вскакивать со стула и подступать к собеседнику с неотразимыми доводами.
Зоя судорожно кинулась в водоворот искусства. Зарождение любви оказалось делом не таким уж сложным.
Зоя старалась все делать, «как в лучших домах». В одном из таких, по ее мнению, лучших домов она увидела, как муж умчавшейся куда-то ее подруги вешает новую картину.
— Что это? — спросила она с той наивностью, которую иногда называют менее любезным словом.
— Картина! — мрачно ответил муж. (За картину жена устроила ему нагоняй.)
— Неужели? — не смущаясь, отозвалась гостья. — А вы думали, я приму «это за кофточку или шляпку?
Вид у Зои в эту минуту был победоносный. Она считала себя неотразимо остроумной и часто «сражала» таким образом своих «противников».
— Меня интересует, какой школы художник: французской, немецкой или еще какой.
Муж подруги скрыл улыбку и мирно ответил;
— Ах, вот вы о чем! Это фламандец. Пока не могу сказать, кто именно: не то Вапдервельде, не то Ван дер Люббе. Сейчас это выясняют эксперты из музея.
Цена, уплаченная любителем искусства за картину, поразила Зою. Она сразу же прониклась уважением к скромному натюрморту. А муж подруги так же равнодушно добавил:
— Картина — это всегда деньги. Придет трудная минута — продам.
С этого дня Зоя и полюбила фламандское искусство.
Чуть не каждый день к ней стал являться комиссионер Подползухин. Муж у Зон был человек покладистый. Инженер, он строил дома и мало интересовался хозяйственными делами собственного дома.
Едва он уходил на работу, как раздавался звонок, и бархатный голос комиссионера рокотал:
— Душенька! У меня есть такая прелесть для вас! Правда, видел ее член корреспондент Порубай Саблин, но у меня именно к вам душа лежит. Уж вы не осудите меня, старика, за эти слова.
Он приходил, и начинался долгий разговор о школах и художниках. Собственно, это был монолог одного комиссионера, так как Зоя только слушала Скоро она привыкла к словам «импрессионист» и «пленёр». хотя так и не поняла их смысла Комиссионер Подползухин сыпал фамилию за фамилией и в подтверждение гениальности названных листал справочники и указывал толстым мизинчиком на строки, где значились эти фамилии. Он поражал Зою своими знаниями.
Подругам Зоя звонила:
— Если бы вы знали, какого Форо я купила!
— Кого? Кого? — переспрашивали на другом конце провода.
— Форо! — снисходительно повторяла Зоя — Эго, конечно, не Рафаэль и не Налбандян, но он принадлежит к французской школе! Милая моя, ты отстаешь от жизни.
Иногда сообщения Зои были еще более восторженными:
— Удалось достать чудную картину. Ты не поверишь, она написана на красном дереве! У меня как раз работал столяр, полировал мебель, так он говорит, что это — настоящее красное дерево. Представляешь?!
— А что там изображено? — интересовалась собеседница.
— Какие-то устрицы! И еще лимон. Все так темно, что не сразу разберешь, Я вместе с Подползухиным показывала картину одному человеку, который близок к закупочной комиссии, и он сказал, что это музейная вещь. Ну не для Москвы, а для периферии. Он предлагал ее купить, но я, конечно, не согласилась. Да! Я забыла сказать о раме. Чудо! Просто чудо! Такого благородного золотого цвета. Я ненавижу, когда картины в простом багете. Фи! В рамах, будь уверена, я теперь разбираюсь. Недавно была в Третьяковской галерее. Вот где рамы!
Так продолжалось неделю. В Зоиной квартире уже висело четыре шедевра фламандской школы. Муж смотрел на них почтительно: он не считал себя специалистом в искусстве; кроме того, расходы по дому находились в безраздельной власти Зои.
Родным и знакомым не стало от Зои житья. То сенсацией оказывалась картина: «Предполагают, что это люксембургская школа», то картина «овальная, как мое зеркало». Знакомые мужа дали приказ всем домашним, что если будет звонить Зоя, отвечать, что их нет дома. Пусть выдумывают что угодно: уехали на дачу, заседают в месткоме всей семьей, хоронят тетку.
И вдруг, так же неожиданно, как и началась, любовь к фламандцам, французам и прочим у Зон прошла. Кто-то попробовал было объяснить это ее капризным, взбалмошным характером. Но нет. Тут была тайна. Зоя раскрыла ее только одной — самой близкой — подруге:
— Этот Подползухин оказался жуликом. Подсунул мне бог знает что! Посмотри на эту парочку. Ну как я ее вывешу? Ведь к нам приходят племянницы. Они такие любознательные. Могут задать вопросы Какому-нибудь лектору в музее хорошо рассказывать, кто такой Марс, кто Венера. А я? Что я, из Общества по распространению знаний? А этот дом? Это просто… как это называется… «эскиз». Строил какой-то помещик дом где-то в Париже или Берлине, а я любуйся черепичной крышей и фонтаном. Зачем они мне сдались?!
— О чем же ты раньше думала? — не смогла не улыбнуться подруга.
— Тебе хорошо смеяться! — даже обиделась Зоя. — А знаешь, сколько я ухнула на эти штучки? Сказать страшно! Знатоки, черт бы их взял, любители! Нет чтобы подыскать действительно ценную картину Вандервельде, или Ван дер Люббе, или еще какого-нибудь Вана. Пусть бы даже устрицы с лимоном — как-нибудь я бы выдержала, лишь бы стоящая вещь!
— Но ведь тебе нравились эти картины! — удивилась подруга. — Вон та овальная особенно.
— Здравствуйте, я ваша тетя! — фыркнула Зоя. Ничего мне не нравилось. Просто в одном доме сказали: картины это те же деньги. А тут разговоры о реформе. И, главное, из самых достоверных источников. Я и накупила. А теперь ясно, что ничего не будет. Ну, ладно, как только снова пройдет слух, продам всех своих фламандцев. Есть у меня знакомые
