Юрий Ра
Жорж Милославский 3
Конец эпохи
Глава 1
Загадки
Петр Онегин вышел вместе со мной из здания горкома партии и продолжил говорить:
— Будешь продолжать в том же духе, сделаешь хорошую карьеру, тебя узнают не как провокатора и нигилиста, а как организатора и молодежного лидера. Только с языком своим поаккуратнее. Чем выше товарищи, тем они обидчивее. И шуток не понимают совсем. Ну и на сладкое — тринадцатого ноября у Родимцева открытие выставки в Манеже. Ты приглашен.
— Ничего не получится.
— Что, такие дела, что отменить никак? Знаковое событие, как я считаю.
— Выставку отменят. Десятого Брежнев умрет.
— Ты что говоришь?! Ты сдурел?
Вот кто меня дернул за язык!!! Отмотайте время, я не хотел! Зачем я сказал это? И что теперь делать? Вот это вопрос требует немедленного ответа. Прямо сиюсекундного.
— Так вы не знали? Вам не говорят, что здоровье генерального секретаря постоянно ухудшается.
— Ты откуда знаешь?
— Не знаю. Я порой знаю такое, чего не могу. А откуда? Оттуда. — и показал пальцем в небо.
— Ты идиот? Ты понимаешь, что если бы тебя кто-то услышал, то ни тебя, ни меня завтра уже не было. То есть были бы где-то, но глубоко в заднице. Есть такое место, чтоб ты знал!
— Сделайте успешное лицо уже. А то у вас такой вид, словно вы на контрольно-следовой полосе какашку увидели. Ваш водитель же и спалит. Мол, Онегин бежал к пруду с изменившимся лицом.
— Что ты несешь?
— Кстати, про пруд, пойдемте к пруду, там кафе-мороженое «Волна», сможем поговорить без опаски. Или предпочитаете ресторан?
— Ресторан далеко?
— Тоже рядом.
— Тогда лучше туда. Мне надо принять.
— Угу, седативное средство. Сосудорасширяющее.
А чего идти, когда служебная машина под боком. Пять минут, и мы в «Янтаре», почти пустом в дневное время. И это правильно, за едой организм успокаивается и уже не тянет на суицид на полный желудок.
— Так откуда ты взял про здоровье и смерть ге…
— Дедушки.
— Да, дедушки. Такая информация в принципе не может просачиваться ниже определенного уровня.
— Вы свыклись с тем, что я знаю, как стрелять из автомата, как докладывать командиру подразделения, как строить тренировочный процесс. Как я шутил — родовая память. Так вот, я не знаю, механизма этого явления. Мироздание, зеленые человечки, черная магия — какая разница! Просто я порой что-то вспоминаю. Что-то плотно, про что-то только краешком сознания как в тумане.
— Ты бред не неси снова, ясно скажи.
— Ясно сказать? Дедушке в марте в Баку сломали ключицу. Она так и не срослась. Он держится на препаратах. После ноябрьских умрет. Так предельно ясно?
— Что у меня в правом кармане?
— Не знаю. Через пять лет землетрясение в Нагорном Карабахе — знаю. Еще через год армяне и азербайджанцы резать друг друга начнут — знаю. Кто будет следующим дедушкой — знаю.
— Кто?!
— Какой быстрый. Вам зачем? Вам сейчас думать, как выставку на октябрь перетянуть.
— Я тебе не верю.
— Да мне плевать. Все ваши планы по истфеху дезавуируются? Я правильно понял?
— Не знаю. Ты же не понимаешь, что сам всё просрал! После такого я должен рапорт писать на тебя.
— На себя. И решение суда до кучи. Мне ничего не будет. Я ж потому такой смелый и веселый, что мне ничего не будет вообще! Я же везде проживу, я из воздуха всё достану, что мне нужно. А ты без системы ноль.
— Прямо так не боишься ничего? И смерти тоже? И за родных, что жизнь им сломаешь?
— Я уже умер, фигня вопрос. Родители тоже привыкли выживать. Ты представляешь, как могут выжить трое детей с неработающей матерью в войну без отца? Как выжить под японцами в сорок четвертом в Манчжурии, когда вашу мать чумой заразили насмерть? Кого ты смертью пугаешь, русских? Да нам насрать на такую жизнь! Ничего нет, ничего не жалко! Товарищ!
— Успокойся, Жора, на нас оглядываются уже официантки. Во тебя пробрало. Ну не боишься, и молодец.
— Андропов.
— Что Андропов?
— Дедушка твой бывший, Андропов будет нашим дедушкой.
— Охренеть. Я тебе не верю.
— Выставку ускоряй. Давай рассчитываться. Сколько с меня?
— Обед за счет старших товарищей.
— И то хлеб.
Высвободили эмоции, успокоились. Пошли к машине уже как люди.
— По поводу выставки я подскажу, как что будет получаться, учись и не выкидывай фортелей. Язык держи на замке, я ничего не слышал.
— Добро, товарищ Онегин.
— Тебя подвезти всё-таки?
— Угу, чуток с вами проеду, а то мне теперь через весь город топать.
— Подскажешь водителю маршрут.
Дома я пытался вытащить за хвост ту фигню, которая подбила меня на провокацию, но ничего из головы не вытащил. Подозреваю, что сыграло моё подсознание. Слишком долго мучает чувство бессилия и невозможности изменить ход вещей. Вот и вырвалось. А даже легче стало, как нарыв прорвало. Вот есть наделенный какой-никакой властью товарищ, если он ничего не может, то я и подавно. Пытался? Пытался! Результат нулевой? А я говорил!
Вечером, когда мы оба вернулись с работы, Жора собрал семейный совет. Он был какой-то совсем серьезный и даже встревоженный. По-хорошему, давно надо поговорить по душам с ним, но отца не заставишь, а у самой то сил нет, то настроя, то сказать честно, боязно немного. Он давно на своей орбите летает, мы узнаем что-то или не узнаем, допускаю и такое. Деньги свои себе завел, одежду через раз то вместе покупаем, то он сам. Но без него я категорически теперь ничего не беру, кроме трусов-носков. С отцом поехали летом купили проигрыватель красивый, а магнитофон, что со студенчества служил верой и правдой, убрали с глаз. Теперь захочешь пленки старые послушать, как мы в компании пели, и не послушаешь. Жора говорит, если сильно захочется, то вытащит и включит. Если только пленки еще не осыпались. Ему не понять, молодость ничего не знает, молодость безжалостна. Ну хоть пластинок накупили хороших, какие я люблю. Сын собрался с мыслями и начал:
— Дорогие родители, сегодня мне в горкоме комсомола рассказали о моих планах на ближайшие несколько лет. Но под очень большим секретом, чуть подписку не взяли. И вам велели молчать. Суть в том, что после восьмого класса меня направляют в физкультурный техникум.
— Вот как здорово! Допрыгался Жорка! Десятый класс и институт насмарку? А нас они спросили?
— Не спросили и не спросят. Да и не
