Александр Моралевич
МАЭСТРО, ТОЧИТЕ ЛОПАТУ!
Фельетоны
*
Рисунки Г. ОГОРОДНИКОВА
М., Издательство «Правда», 1969
Родился тридцать три года назад.
По телефону застать невозможно.
Образ жизни — командировки.
В «Библиотеке Крокодила» три года назад выпустил книжку «Когда пустота в голове».
ИЗ ВАРЯГ В ГРЕКИ
Социология начинает оперяться. Виден большой прок в этой резонной науке. Придет время, и социология выявит, что больше всего выговоров трудящиеся получают в периоды май — октябрь. И понятно, ибо предотпускной человек держится на нервном пределе и совершает больше просчетов. Окружающие кажутся ему мелкими прощелыгами, а прямой начальник еще и…
И человек шепчет себе: только дотерпи, не сорвись!
В таком состоянии мы идем в отпуск.
Неизвестно, где реализуют свое право на отдых граждане Ялты, Мацесты и Гагры. Это вопрос неясный, вроде как с зимовкой ворон. Во всяком случае, на Чукотском Носу и на острове Врангеля в полыньях не видели ныряющих ялтинцев.
Но известно, что летом север Союза стремится на юг.
Северный человек всегда готов к отпуску более, чем любой человек с юга. У человека с севера больше прав на усталость. Оторванность. Визги метелей. Морозы. Полярная ночь и консервы, консервы.
Даже от вида своего голого тела начисто отвыкает северный человек.
И вот он собирается в отпуск, капитан уэленского сейнера Образцов или страховой агент Сопронюта. К улетающим бегут знакомые, заказывают купить на материке ширпотреб. Хозяин с хозяйкой составляют толстый талмудик.
Проследим типичный путь этих людей ОТ и ДО.
Сперва в Уэлене на почте берутся билеты. Затем начальник почты и все пассажиры вымогают в уэленских инстанциях вездеход — доползти по стиснутой морем косе до взлетного пятачка. Путем часовых унижений выявляется самый добрый хозяйственник.
Затем люди бродят с задранными головами и, выпростав ухо, спотыкаясь о поселковых собак, слушают небо.
Когда они подъезжают к пятачку, пустой самолет взлетает над ними и, блеснув золотинкой в старательском лотке, пропадает неизвестно куда. Вездеход, треща гусеницами по китовым ребрам, снова везет людей в Уэлен. Почему улетел самолет? Просто так. Когда еще прилетит? Неизвестно. На Чукотке нет климата, есть только погода.
Товарищи этнографы, заприходуйте точный факт: северяне никогда не присаживаются на дорогу — плохая примета. Можно так присесть на неделю. Можно на месяц.
Но все же в некие сроки, необходимые, скажем, Центральной России для проведения посевной, северянин добирается до узловых Хабаровска, Анадыря, Магадана.
К этому времени мужчины превращаются в нервных людей с запыленными чертами лица, а женщины — в комбинацию быстрых смехов и плачей.
И тут под сводами включается радио. Радио бодро говорит, что рейсы на Москву числа пятнадцатого переносятся на число девятнадцатое: в Магадане тоже почти что нет климата.
После этого сообщения пассажиры сдвигают кресла в залах и ведут изнурительную жизнь наполеоновского солдата. Попытки ставить шалаши и вигвамы из щитовых реклам Аэрофлота милиция пресекает.
Но есть, конечно, среди тысяч людей люди, отмеченные счастьем (рыжие, с курчавой грудью, с тремя сосками, шестипалые или просто прибывшие раньше всех — двенадцатого числа). Эти живут в гостинице, если вообще есть гостиница.
Хотя строги, строги нынче порядки в гостиницах. Прошли те наивные времена, когда Руссо платил за постой кусками серебряных ложек.
Аэрофлот (экономия или борьба за моральную чистоту в своей системе?) начисто освободил аэроотели от дверных замков, ключей, щеколд и задвижек. И спит постоялец тревожным сержантским сном при открытых дверях, трамбуя щеками подушку с бумажником и аккредитивом под нею. Утром же сменяются горничные и, ворвавшись в номера, простуженными голосами считают в номерах простыни, полотенца, гардины и бра, лупят железочкой по графину: чисто ли звенит или кокнули уже. паразиты, сделали трещину в предмете? Тут само собой пассажиру идут на ум картинки из быта ссыльнопоселенцев, полустанок, грубые жандармы с усами и жандармский начальник, произносящий одно лишь: «Тэк-с, тэк-с…»
Такая трудная, на износ, идет жизнь.
Но все ж таки однажды тучи развеиваются, радио зовет совершить полет, стюардесса раздает карамельки, и северянин, из последних сил взыграв, шутит:
— Дамочка, а конфетки зачем даете?
— Чтобы уши не закладывало.
Он берет две и затыкает уши. В ответ раздается полсмеха.
А уж тут и вознаграждение за стойкость — последнее приземление, этот отпуск, лиризмы тела и духа, вольности юга, шорты, патлатость, вино-шипучка, опровергание в среде квартиросдатчиков слухов о громадных северных заработках, пляжи, солнце и вечерние тихие дворики, наполненные злыми голосами родителей, зовущих детей по домам.
Тем временем дни уходят в былое, и остаются думы.
Близится великий откат с побережья. Растет рекламная активность Аэрофлота. Вдоль набережных выставляются зовущие в небо лозунги, и есть среди них все, кроме разве что последнего лозунга:
ЗАМУЖ — САМОЛЕТАМИ!
Но северянин, обрамленный детьми, не верит. Твердой стопой он идет в кассу желдорвокзала. В стали пока что больше покоя, чем в алюминии. Сталь просторна, крылатый металл тесен. Пусть в заэкономленном, скаредном самолетном пространстве кому-то другому, бездетному, спинкой кресла сплющат загорелую грудь, вдавят ноги в желудок и всяко стеснят. Никаких самолетов, до Москвы только поездом!
Так было, так будет. Обратный путь всех северян лежит через Москву.
В Москве северянин с женой, сблизив головы, вынимают заветный талмудик, смотрят, что надо купить себе и знакомым. Центнеровый багаж полетит за Полярный круг. Ибо там, в поселке Нунямо, все еще не продаются и в течение четырехсот ближайших лет вряд ли будут продаваться товары, попадающие в магазины Москвы.
Но Москва велика, даже громадна. Одних одесситов в Москве больше, чем, скажем, в Одессе. И северянину страшно трудно покупать товар в этом городе.
Сопронюту, страхового агента с
