Часть 1
Псы с городских окраин,
Есть такая порода.
С виду обычная стая,
Их больше от года к году.
У них смышлёные морды.
И, как у нас, слабые нервы,
Но каждый из них такой гордый,
И каждый хочет быть первым.
"Чайф" — "Псы с городских окраин"
“Всем всё равно”
— Антон!
Напряжённый голос отца заполнил коридор.
— Антон!
Такой голос не сулил ничего хорошего.
Мальчик съёжился за креслом, надеясь, что, может быть, вот сегодня отец его не найдёт.
— Мать твою, Антон! — голос из напряжённого стал злым. Глубоким, сильным. Тёмным и густым. Антон видел по телевизору, как льётся мёд, вязкий и тягучий. Вот и голос у отца становился таким. Только не золотисто-коричневым, а чёрным.
Громыхнула распахнувшаяся дверь в детскую.
— Я тебя предупреждал, Антон!
И правда, предупреждал.
Мальчик задержал дыхание, мечтая слиться с креслом. Но мягкая пыльная защитная стена уже полетела в сторону.
— Почему опять двойка? Ты тупой?! Тупой, да?! Тупо-о-ой!
На кухне мама беззвучно плакала, механически продолжая мыть посуду. Конечно, она тоже виновата. Совсем забыла, что Гена не ест по вторникам картошку. Ну что ей, дуре, стоило вспомнить вовремя и приготовить рис или гречку? Хотя гречку тоже не надо: вчера же ели. Ну, макароны. Капусту тушёную. Перловку. Что угодно! Что угодно, чтобы Антошу не... чтобы Антоша не плакал.
Ночью Антон смотрел в стену. Смотреть в потолок интереснее: там старые звёздочки, которые дедушка подарил, пока жив был, но лежать на спине было слишком больно.
По стене медленно-медленно полз светящийся слизняк. Куда он ползёт? Домой? Интересно, он тоже сердится, когда его сын получает двойки?
Дурак, нет у них никаких двоек! И школ нет. Да и сына нет.
...иногда Антон хотел, чтобы и его не было.
Это началось, когда Антону исполнилось шесть. Пока он был совсем маленьким, папа и мама часто смеялись, держались за руки и даже — фу-у-у! — целовались. Каждые выходные в гости приходили нарядные весёлые тёти и дяди. Приносили роботов, машинки и шоколадки и тоже часто смеялись.
А потом у папы появилась вторая тень. У второй тени были красные глаза и большая страшная улыбка.
Антон пытался рассказать маме, но та только смеялась:
— Тебе кажется, мой хороший! Помнишь, мы вчера кино смотрели страшное? Вот там была злая тень, а у папы такой нету.
Мама была не права. Как это так: мама была не права? Антон пытался не смотреть на тень: вдруг мама всё-таки права, и это ему, Антону, кажется? Взрослым ведь лучше знать.
А потом отец впервые ударил маму. С тех пор Антон никогда не называл его папой. Лучше бы звать его Геной — как тот крокодил в мультике, только злой. Но отец ударил и его, когда он попробовал сказать ему “Гена”.
Мама много плакала. Отец первое время извинялся, целовал ей руки, носил цветы. Потом перестал. А его вторая тень смеялась и смеялась. И иногда подмигивала Антону.
Отец научился говорить маме такие слова, от которых она перестала улыбаться. Нет, никаких ругательств из тех, что иногда повторяли мальчишки в садике и взрослые парни на скамейке во дворе. Слова вроде как были обычные, но Антон видел, как от них мама становилась печальнее, слабее и тише.
Родители больше не смеялись вместе — только отец иногда, не держались за руки и не целовались. Никаких посиделок у телевизора по вечерам. В восемь ноль-ноль Антона закрывали в детской, а родители запирались в своей спальне, и почему-то ему казалось, что там происходит что-то очень плохое.
Когда он пошёл в первый класс, мама уже умела закрашивать синяки так, что их почти не было видно. В гости к ним больше никто не приходил. А Антон твёрдо знал, что такое расписание, порядок и уважение.
Отец говорил:
— Ты сам во всём виноват. Делай всё как надо — и я тебя не трону. И не вздумай никому жаловаться. Всем всё равно. А скажешь кому — я твою мать прибью.
И Антон молчал.
Иногда отец отключался. Вот сидит с недовольным лицом, ест мамин суп — и вдруг роняет голову на стол. Но беспокоить его нельзя: мама однажды попробовала его разбудить, он тут же вскочил и принялся лупить её. Страшно. Молча. В кровь.
Когда это случилось, Антон закричал и выбежал в подъезд. Стучал в двери, звал на помощь. Но никто ему не открыл. Отец прав: всем всё равно.
Когда ему стукнуло восемь, отец сломал ему руку за то, что сын попросил не бить маму в день её рождения. Мама плакала и наедине просила Антона никому не рассказывать, что случилось.
— Скажем в больнице, что ты упал, ладно? Пожалуйста, мой хороший! Папа нас любит, просто у него был тяжёлый день... а я сама виновата...
Чтобы мама перестала плакать, он согласился.
Когда Антону исполнилось одиннадцать, отцовская тень в первый раз заговорила с ним.
— Хочешь избавиться от “крокодила Гены”, мальчик?
Антон развернулся в постели, поморщился от привычной боли в исполосованной ударами ремня спине и с недоверием уставился в темноту своей комнаты. На полу светились красным знакомые жуткие глаза.
— Ну, чего тебе? — шёпотом спросил он.
— Хочешь избавиться от “крокодила Гены”, мальчик? — повторила тень.
— Как?
Тень усмехнулась и зашлась в беззвучном хохоте.
— Я расскажу. Только слушайся меня.
На следующий день Антон стащил на кухне большой мясной нож. Спрятал, по совету тени, в сиденье кресла, подпоров край обивки.
Ночью тень сказала:
— Жди год.
— Это долго!
— Так надо.
— Ну, и что мне делать?
— О, это просто, мальчик. Тебе надо только одно: ненавидеть “крокодила Гену”.
Это и правда было просто. Антон и так ненавидел голос отца, взгляд, улыбку, одежду, походку, запах его одеколона — всё-всё.
А весной мама утонула.
Отец вывез их на природу, далеко за город. Приказал им с мамой собирать мелкие белые цветочки. А потом мама провалилась в ледяную протоку. Антон побросал цветы и побежал спасать её.
— Мама! Мама!
Она билась в воде и звала на помощь.
Отец перехватил его у самой воды. Сжал плечо так, что
