Вся моя надежда
«Чтоб жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать и опять бросать, и вечно бороться и лишаться. А спокойствие — душевная подлость».
Л. ТОЛСТОЙ. Письма.
1
Теперь Кирилл знал точно, что совершил ошибку. Пережди он непогоду в экспедиции, все сложилось бы иначе. Всего каких-нибудь два дня… Но не мог, как ни старался, остаться в маленьком замшелом домишке на краю райцентра, именуемом экспедицией, не только что на день или два, но даже на час, полчаса, минуту. Томила неизвестность: кто знает, когда подсушит дорогу? Одни говорят — неделю ждать, другие — два дня. Дай виду комнатенки: сырые стены, отвалившаяся штукатурка, рыжая печь, из которой так и сочился кизячий дым?»
«Преть в этой конуре? К черту! Все равно какая-нибудь попутка подвернется. А нет — и пешком доберусь. — Так он думал. — Сорок километров до отряда. Прилично, конечно. Но не глотать же двое суток кизячный дым? А может, и дольше?»
Вышел из райцентра в полдень. Солнца не было. В небе мутнело блеклое, расплывшееся пятно. Теперь, к вечеру, не стало и пятна. Надвигались сумерки.
Сначала считал телеграфные столбы, потом сбился. Махнул рукой: пустое. Прерывистый ветер, колючий дождь. До самого горизонта — талая вода. Узкой полоской пробивается сквозь нее дорога. И не дорога вовсе — стиральная доска. Лужи, выбоины, ухабы. Несет от них застойным холодом. И — ни души вокруг. Глухо. Ноги тяжелеют, разъезжаются в стороны. Где-то там, в конце дороги, за телеграфными столбами, должен быть строительный городок. Но где точно и как далеко еще до него?.. И уже начинает казаться ему, что ночь, холодная и чужая, непременно накажет его, что не дойдет он вовсе до этого городка, собьется… И что если такое с ним случится, то и пусть, поделом — за прыткость, самоуверенность и тупость…
Урчание мотора настигло внезапно. Отскочил в сторону. Выкинул вперед руку, крикнул:
— Э-э-й!
Машина и не думала останавливаться. Переваливалась с боку на бок, ползла угрюмой каракатицей. В кузове, сгорбившись, сидел парень с худым скуластым лицом, в ватнике и кепчонке, надвинутой на лоб.
— Эй! — крикнул Кирилл еще раз. Но теперь — испуганно, оторопев от ужаса, не веря, что его могут не подобрать. Скуластый поднял голову, застучал кулаком по кабине. Грузовик остановился. Кирилл подковылял к машине, забросил в кузов рюкзак, перекинул за борт ногу, но подтянуться не смог. Так и повис мешком. Борт дернулся. Еще секунда — и он свалился бы в грязь. Скуластый перехватил его за туловище, втащил в кузов. Достал папиросу, сунул ему в зубы, поднес огонь, потом прикурил сам.
Кирилл глотнул злого горячего дыма, зашелся весь в кашле, долго не мог унять его, сидел, виновато мял пальцами папиросу, не решаясь выкинуть за борт. Скуластый тут же понял, что перед ним человек некурящий и, следовательно, как собеседник — никудышный, с безразличием спросил:
— Далеко?
— Стройотряд где-то…
— Этой дорогой держаться, их два будет: Гуряевский и Селиванова. Тебе в какой?
— В Гуряевский.
— Ну, ну… По дороге, значит.
— Правда? — обрадовался Кирилл, но скуластый уже не слушал. Шарил глазами по одежде, рюкзаку, костлявым плечам, на которых под ударами ветра шумно коробился плащ. Осмотр ничего хорошего не дал. И мокрые дудки брюк, и туфли, залепленные грязью, и не прикрывавший колен плащ почему-то вызывали в нем раздражение.
— На курорт собрался? — бросил он с ухмылкой.
— Думал: весна, степь, солнце пригреет. На попутную надеялся. Странное дело, нет на дороге машин…
— Какие сейчас машины? В кюветах торчать?.. Этот вот домой торопится, — кивнул он головой на кабину, — жену из больницы везет. Хорошо угадал. А то б до утра и окочурился. Бывали случаи.
Кириллу стало не по себе: все в общем-то верно. Не подвернись машина, черт знает, чем бы все это кончилось. Сидит, кутается в плащ, жмется к кабине.
— Толкнули откуда или как?
— Да нет. Учитель я.
— Чем в школе не жизнь?
— Значит, не жизнь…
— Прекрасный пол?
— Нет. Прекрасный пол ни при чем. — Кирилл замолчал.
— Как знаешь. Можешь не отвечать.
Озноб не проходил. И все же Кирилл был рад: повезло, едет в машине, скоро до места доберется. И попутчик оказался. Хоть и злой, а все же попутчик. Видно, что-то случилось у человека. Молчит, курит беспрерывно, зрачки — как точки, и бегают по скулам желваки. Грызет что-то человека, гложет…
Кирилл втянул голову, чтоб хоть немного уберечься от холода. Ему подумалось, что будет совсем нелепо заявиться в отряд простуженным и, чего доброго, с первого же дня залечь на бюллетень. Как же он так просчитался? Рассчитывал увидеть небо, синее по весне и чистое. Потому так налегке и собрался. А оно блеклое, низкое, сырое, давит… Но ничего, все будет. Только бы не раскиснуть не расслабиться с самого начала…
Машина резко тормознула, толкнуло в спину. Оглянулся, вскочил: передок «газика» упирался в откос асфальта. Тяжело хлопая брезентом, почти касаясь его маленького тупого носа, с густым ревом двигались «МАЗы». Двигались медленно и чинно, будто знали себе цену. Асфальт уходил в белесые сумерки, пробитые длинными пучками света. «МАЗы» растворились, оставив за собой вонючую синюю гарь.
Долго еще замирал рокот моторов. Казалось, что с трубным ревом прошло стадо бизонов. «Газик» стоял перед ними, как маленькая шавка. Когда машины ушли, он будто обрадовался: затявкал мотором, ударил по тьме фарами и выскочил на асфальт. Пришлепывала под колесами водянистая грязь. Это ласкало слух, баюкало. Издалека еще доносился мерный приглушенный гул.
— Куда это они? — спросил Кирилл.
— На Байконур.
— На тот самый?
— А ты думал… Приживешься, ракеты по хвостам различать будешь…
Вскоре «газик» свернул с асфальта, и снова начал взбрыкивать на ухабах. Сквозь темноту проступили строения. Въехали в поселок. Два ряда домов — одна улица. Огней в окнах нет. Только на редких высоких столбах горят лампы. Они без колпаков, и кажется, светят прямо из туч.
Остановились у магазина. Вылезли на крыльцо. Машина фыркнула и укатила, оставив за собой глубокую, тут же затянувшуюся колею. Скуластый нервно курил папиросу, ходил взад-вперед по маленькому крыльцу. Потом остановился, ткнул рукой в темноту:
— Здесь Центральная, совхоз; стройгородок ниже. Вон, видишь огни?
Километрах в двух-трех от поселка переливался, мерцал и, казалось, даже позванивал свет.
— Но дальше не пойдешь, кругом вода. Здесь у кого-нибудь переночуешь. Пустят.
