Кирилл Ликов
Сказка про Илью и Соловья
Было это как-то, было это где-то, около славного города, Стольного. Лаптя два по карте от оного. Ехал как-то Илья Хмуромец на своем мерине, гарцуя, потрясая своею булавою, на базаре недавно купленной. Базар тот на всю округу знаменит. Знали о нем все. Все две улицы, что к нему вплотную подходят. Чудное диво был этот базар. Палатки на нем были разноцветными, люди разномастными, но лица у всех были похожи, будто штамп на них стоял одинаковый. Все они были избранниками богов, поэтому и жили недалеко от небес, в горах. И говор их был чуден. Они когда вопрос задавали, потом всегда с ним соглашались, с вопросом.
— На рыбалку пойдешь? Да.
— Пойду. Да.
На этом базаре найти можно было всякого и всякое. Но больше там торговали тыквами зелеными да с начинкой красною, яблоками желтыми да кислыми и другими ягодами и фруктами. Одежкой разною приторговывали, но все больше из страны чудной, именуемой Катаем. Харчевни на рынке стояли тут и там. Маленькие такие, один, два человека помещается. Еду продавали на вынос. Унесешь горячее в руках, хорошо, не унесешь, так и ладно, деньги то заплачены. Можно есть рядом на дорогих столах и стульях из дорогого материала — пластмассы. Пища в тех харчевнях изобиловала специями и специфическими названиями, которые на русское ухо ложатся как-то нехорошо: люблюябаб, чехомбили, горячие собаки, крыски в тесте и другие. Один предприимчивый купец повесил на харчевне плакат, который гласил: купи пять беляшей, собери кошку. И по взаправдашнему, обещал за это беляш бесплатно. Схитрил купчишка, кошку собрать было невозможно, так как хвосты в начинку не шли, по причине их несъедобности. Но акция, надо заметить, прошла «на ура», любят у нас на Руси «халяву». И пошло, поехало. Соберите собачку, принесите три хвоста от крыс, в наших щах вы найдете лучшие гвозди для постройки дома, выпей пять стаканов сивухи и сможешь понюхать пробку. И так далее, и тому подобное.
Торговали здесь много и всем, запрет был только на картинки с иллюстрациями заморского художника Рубенса, да на оружие. Спрашивай, не спрашивай, а продавец талдычит, и отрицает, и соглашается одновременно.
— Нет. Да.
Чтоб это купить, нужно слов заветное знать. Точнее, имя. Имена. Имена заокеанских князей: Вашингтон, Линкольн и других не менее уважаемых особ. Только сказал, и тут же достают тебе и картинки, и оружие. Множество. Здесь тебе и лук купца Калашникова, и булава под названием «Муха», праща «Ф-1» и мечи всякие от «ПМ» до двуручных «Берет» и «Пустынных орлов». А один мужик предлагал осадный камнемет «Град», недорого. На этом рынке Илья и приобрел свою булаву. Мерин у Хмуромца был новенький, черный двухлеток. Стройный с большими, круглыми глазами и белым родимым пятном посреди лба в форме трехконечной звезды. Одет был Илюша по погоде, штаны хлопчатобумажные с молнией. Штаны специальные, магические. В них было зашито заклятие «Молния». От девок воинствующих, амазонками зовущихся, кои после победы лезут к побежденным мужчинам в штаны. Правда, та молния больше беда, чем спасение. Больно она любит сработать не вовремя и прищемить всю мужскую гордость. Грудь и спина у Хмуромца были закрыты пиджаком малиновым. Цвет этот был доступен для носки только приближенным к князю. На руках перстней и колец превеликое множество. На шее весела цепь золотая, толщиной в палец дракона. Издали видно: богатырь силы невиданной, раз может на себе столько носить. Нормальный человек и метра три не протащит.
Ехал он как-то…
По-моему я повторяюсь?
Ну, да ладно.
Ехал он как-то по землице Вятской, подвигов искал. А подвигов здесь не было, ну, не водились они здесь и все. Толпы народу выбегало на дорогу из окрестных поселений, дабы посмотреть на богатыря. Здесь в провинции были за чудо и малиновые пиджаки, и штаны с молнией, не говоря уж о меринах и обилие золота. Здесь все больше шились сами или заказывали у швей местных, их еще красными большевичками звали, от того, что они большие были, широкие и морды у них были красные. А ездили здесь все на местных конях, не кастрированных, и нежно их называли ладушками. Илюша ехал чинно, важно, на малой скорости, дабы народ мог рассмотреть всю его красоту, во всех деталях и подробностях. И его, и его мерина.
Ехал он, ехал…
Тьфу ты, опять повторяюсь!
Ну, да ладно. Не беда.
Заехал он в темный лес, сосновый. Жуткий, однако, лес этот, что стоит близь вымершей деревни Чернобыль. Говорят, дела здесь дурные творятся. Ежики без иголок бегают, вороны белые летают, грибы в рост человеческий растут, да яблоки с осиновых верхушек свисают, их коровы, летающие едят. Они умные, эти коровы, близь человеческого жилья гнезд не вьют и не летают.
Едет он по этому лесу и слышит свист пронзительный, аж зубы сводит. Он конька на свист пускает, булаву в руки берет и…
И въезжая на поляну, видит мужичка плюгавенького. Щуплый тот мужичок был, одни кости и кожа, да кружка крови в придачу. Сидит мужик и свистит.
— Это, чавой-то ты тут рассвистелся, честных людей пугаешь? — спрашивает Илья.
— Не, это я сочиняю, добрый молодец. Народные напевы. — отвечает мужичок.
— А ну-ка, посвист чего-нибудь.
Мужик покорно насвистел песню итальянского композитора Карла Чегони «Будь».
— Ну и я так могу. А ты «Мурку» можешь?
Мужик насвистел «Мурку», тем самым, размягчив душу богатыря. Хмуромец достал бутыль сивухи, потом еще одну. И они пели, и свистели, и гудели, и песни срамные орали. Толи день, толи два, толи неделю. Кто ж считает, когда очередная бутыль недопита?
Да вот беда, не справились одним утром с болью головной, победил их монстр по имени «Зеленый змий». Так и померли, в обнимку.
Похоронили их вместе, в одной могиле.
А потом слухи разбрелись да дополнились и поставили Илюше памятник за освобождение страны русской от захватчика Соловья-разбойника.
Но пришли другие власти и времена. И приняли указ, считать свист — народным творчеством, а Соловья — национальным героем. И за освобождение родины от захватчиков и оккупантов, поставить ему памятник на месте культурно — устаревшему памятнику Илье Хмуромца. Снесли памятник Илье и на его месте водрузили Соловьиный.
Потом приходили к власти поочередно и те и другие. Памятники сносились и ставились периодично. Периодично разрешали и запрещали свист. Считая его народным творчеством в первом случае и чуждым
