Андрей Мансуров
Ошибка доктора Свиндебарна
Все имена и события вымышлены. Любые совпадения являются случайными.
— Начинаем. Время выхода на исходные позиции — двадцать один пятьдесят. — спецагент поправил бронежилет на рубашке, (пиджаки сотрудники АНБ всё же сняли. Комиссар констатировал, что фигуры у всех — не хуже, чем у него: плотные, накачанные) и вторично обратился к комиссару, — Может всё же воспользуетесь? — постучав по кевлару и нагрудной стальной пластине.
— Благодарю. Что-то мне подсказывает, что жилеты не понадобятся… Может быть, всё же пошлём вперёд только несколько бойцов, а остальные… — комиссар чувствовал, что в доме их поджидает опасность, против которой бессильны кевлар и сталь…
— Нет. Практика проведения подобных операций однозначно доказывает: чем больше человек участвует в штурме, тем скорее происходит захват, и тем меньше ненужных потерь. — апломб, с которым это было сказано, не изменил сосредоточенности комиссара, и даже не обидел его. Он — в чужой стране. С чужими порядками и традициями. Хочется АНБ выпендриться перед ним — пусть. Выпендрится. Он промолчал, кивнув.
— Прошу вас, комиссар. Если, вы, конечно, всё ещё хотите принять участие и в непосредственно полевой операции… — комиссар не заставил себя приглашать дважды, пусть и слегка ироничным тоном. Прошёл и уселся в очередной «Хамви», присоединившись к команде из мрачного сержанта и ещё трёх морпехов в чёрных маскхалатах, и с разрисованными ваксой а-ля Шварценеггер, лицами. Сержант молча предложил коробочку с вонючей чёрной массой и ему.
Комиссар отказался.
И подумал, что он в своём лучшем чёрном костюме смотрится в таком окружении нелепо — словно порнозвезда в миниюбке и сетчатых колготках на съезде чопорных пуританок. Или — монашек.
До места добрались минут за двадцать — по хорошему шоссе. После чего по ухабам и бездорожью низких гряд холмов пробирались ещё минут пять. Наушник в ухе сержанта ожил, и что-то пролаял. Тот отреагировал:
— Выдвигаемся сразу, и оцепляем дом. Направление — северо-северо-восток!
Спецназовцы и сержант нацепили на глаза огромные уродливые тубусы приборов ночного видения. Комиссару достался инфрабинокль. Неудобно, но видно неплохо.
Оружие бойцов не гремело — в этом комиссар убедился, пока они бежали добрый километр по бездорожью, ориентируясь по компасу сержанта, и смутно видневшимся в приборы тёмным фигурам, бегущим параллельно по радиусам, сходившимся у темнеющей громады двухэтажного дома посреди луга. Комиссар порадовался выучке морпехов — не шуршала высокая сухая трава, достигавшая колена, и даже крохотного лучика ниоткуда не отблёскивало… Впрочем, не шуметь удавалось легко: шумело и тарахтело там, возле дома — комиссар мог бы поспорить, что это стучит движок автономного генератора в сарайчике у чего-то вроде конюшни. Или коровника. Это напрягало — поскольку ни света в окнах, ни следов автомашины в гараже не наблюдалось. Метров за двести от дома комиссар начал замедлять бег. Затем и вовсе остановился. Морпехи не обратили на это внимания — лишь сержант коротко кинул взгляд через плечо один раз… Жаль ребят.
Живыми после этого комиссар их уже не увидел.
Потому что когда до дома оставалось не больше пятидесяти метров, вдруг раздался вскрик, затем ещё один, и местоположения всех солдат обозначилось слепящим сиянием — словно каждый боец вдруг стал нитью накаливания прожектора, на пару секунд вспыхнувшего сине-белым ореолом, и тут же перегоревшего!..
Донёсся стук — на землю попадали обгоревшие скрюченные тела. Запахло горелой плотью — самый мерзкий запах из всех, которые знал комиссар, но с которым иногда сталкивался, расследуя изуверские и необычные случаи… Но пришлось сдержать позывы к рвоте — дело ещё не кончено.
Он рысцой вернулся к бронемашине, и, покопавшись, открыл багажное отделение. Ага — есть! «Классика» жанра.
Базука.
«… наверное, это всё же изуверство. То, что я собираюсь сделать. И, что самое главное — я как никто осознаю его бессмысленность. Ведь уже ничего не вернёшь и не исправишь: те, кто жили там, в том Доме, в том времени, что называют детством, кто были рядом со мной, те, не знаю даже как назвать — Сотоварищи по несчастью… Избранные Агнцы… Жертвы неогестаповских экспериментов… Жертвы палачей из новых нациков. Словом, со-мученики — уже изуродованы, нравственно искалечены на всю жизнь. Их Сознание изменено. Но — не так, как в Теории НЛП*, нет — не к улучшению…
* Нейро-лингвистическое программирование.
А очень даже — наоборпот!
Кто из нас, оставшихся в живых, вынесших, не сломившись, все эти круги Ада, теперь сможет вести себя, жить, мыслить, как обычный человек?..
Доверять другим людям, так, что называется — безоглядно, без тяжкого, но никогда не проходящего подспудного ощущения: «нет, я все-таки подстрахуюсь, «дорогая», на случай, если ты опять забудешь, не сможешь, или не успеешь, окажешься не в том месте… Словом, подведешь меня… Как, впрочем, и всегда!..»
Любить?..(Но только не это фальшивое «Зай, я так люблю тебя!», сказанное с мимолетным чмоком в щечку, словно ненароком, перед витриной ювелирного магазина в годовщину знакомства… Или — что уж совсем профанация: эсэмэска, когда кончаются деньги: «Милый, я так тебя обожаю! Положи, пожалуйста, денег на счет — а то приходится писать в долг!)
Дружить… («Ну что, брателло, пошли — отметим праздник? Я угощаю!..») Да и просто — быть человеком.
Я тщательно отслеживаю судьбу всех своих… Всё же лучше называть их так, как мы и называли тогда, в Доме. Товарищами по несчастью. Братьями. Сестрами. Мы все — одиночки.
Озлобленные, недоверчивые, боящиеся сорвать на окружающих — близких ли, чужих! — раздражение и горечь, выстилающих толстым слоем, словно фекальные массы — непрочищенный кишечник — самые недра подсознания! Да и сознания.
Или пуще смерти страшащиеся показать этим окружающим свою обнаженную мятущуюся душу. И фактическую беззащитность перед Жизнью. Тщетно пытающиеся найти смысл этой самой жизни в работе, или так называемых «хобби»…
Только у одного возникло желание… Тяга — выместить на невинных и слабых ту жестокость, что проявляли… Систематически проявляли к нам — таким же в те далекие годы, слабым и беззащитным.
С ним пришлось разобраться. Потому что я его понимал. Но его желание выместить на родных и близких то, что накипело — не принимал!
Упокой господи его озлобленную и нераскаявшуюся душу. Лишь у двоих «подвергавшихся обработке» теперь есть семьи, и нормальные дети. Правда, сомневаюсь, что удастся воспитать их так, как положено, как принято. Те, кто испытал такое, как мы, никогда ребёнка и пальцем не…
Ну, то есть — ударятся в противоположную крайность: будут баловать, улыбаться на проказы. Покупать все, что дитя ни попросит. За
