Часть первая
***
– Нет, ну какая несправедливость! – в сердцах проговорила Ирина и с раздражением запустила небольшую гобеленовую подушку в музыкальный центр. Подушка попала удачно. Захочешь повторить и то не сможешь. Прямо по кнопке отключения питания, и центр тут же выключился.
«Вырубился, ну и к лучшему» – подумала Ирина и, свернувшись калачиком на кровати и укутавшись плотнее в плед, принялась размышлять над несправедливостью судьбы.
Несправедливость заключалась в том, что на любимой радиостанции вечерний эфир вести начал не как обычно Дмитрий Голубев, а Нина Воскресенская. И пережить это Ирине было чрезвычайно трудно.
Ведь она готовилась к каждому эфиру любимого радиоведущего как к свиданию с ним. Её завораживал его мягкий баритон, а также легкий и немного ироничный стиль ведения эфира. Она помнила все его шутки и сопереживала всем новостям, будто он их говорил не целой стране, а лично ей одной – Ирине Заслоновой. Ей и больше никому. Каждый эфир она хотела ему позвонить, даже телефон рядом с собой на кровать ставила. Хотела, но не могла. Как только она поднимала трубку, в горле пересыхало, а мысли начинали скакать как бешенные. И Ирина понимала, что даже если сейчас дозвонится в эфир, сказать она все равно ничего не сможет. Даже по бумажке заготовленный текст (уж сколько раз пыталась написать) и то не прочтет.
«Интересно, почему все же не он… – думала Ирина, – может, заболел?»
Мысль о возможной болезни Дмитрия её взволновала. Вдруг ему сейчас плохо, и он один страдает, и даже чай с лимоном для него заварить некому? Вот если бы она могла оказаться рядом с ним, она бы и чай заварила, и поесть приготовила. Ведь это, наверное, так приятно готовить для любимого человека. Когда он в ответ на заботу ласково поцелует тебя и шепнет на ушко какую-нибудь двусмысленную шутку по поводу, что остаток вечера лучше провести не на кухне, а в спальне… Не то, что готовить для вечно всем недовольной тети Риты. От нее ведь и доброго слова не дождешься. Только и знает, что шпынять. Это не сделала, то сделала не так. Мысли привычно съехали на жалость к себе и оплакивание собственной горькой участи. Но вот за что её так обделила природа. Ни броской внешности, как у тети, ни способностей как у той… Вот была бы она как тетя ведуньей, а так приходится быть у нее на побегушках, постоянно выслушивая упреки, что её пригрели и держат лишь из жалости. Порой это доставало её так, что хотелось все бросить и уехать. Только уезжать было некуда. Дом матери в деревне совсем развалился после смерти той. А денег на его ремонт ей не достать. А если и достать, менять городскую жизнь со всеми удобствами на деревенскую – радость не велика. Да и что ей в деревне делать? Мужа-алкоголика какого заиметь, вроде её собственного папочки, который по пьяни утонул в реке, когда ей еще и двенадцати не было, и корячиться всю жизнь на ферме как мать? Нет в деревне жизнь не для нее. Но и в городе, жизнь оказалась не по ней. Её пугало обилие незнакомых людей, их постоянная суета, необходимость тоже куда-то бежать и что-то непрерывно делать. Для нее даже поход в ближайший магазин раз в день был великим подвигом, который она совершала, лишь боясь гнева своей волевой и строгой тети. Попробуй не сходи – вечером такой нагоняй получишь, что небо с овчинку покажется.
Одним словом судьба к Ирине Заслоновой была несправедлива, а жизнь её безрадостна и уныла. Единственным ярким пятном были вечерние эфиры с любимым ведущим, которые начинались за два часа до возвращения тети домой и шли как раз до её прихода. Ирина едва успевала выключить приемник и метнуться на кухню, изображая, что с нетерпением ждет возвращения домой тетушки, чтобы покормить ужином. И вот сегодня её лишили обычной маленькой радости, поэтому Ира была безутешна. Жалость к себе затопила все её сознание и в мыслях о несправедливости мироустройства она незаметно для себя заснула.
Проснулась она от громких воплей:
– Ирка! Дурья твоя башка, мало того, что ты снова продукты хорошие переводишь, так опять новую сковородку спалила! Ты что не чувствуешь что ли, что от гари уже дышать нечем??? Или ты нарочно решила пожар устроить?
Иру просто подбросило на кровати. Судорожно втянув носом воздух, она поняла, что забыла выключить котлеты.
– Я не нарочно, тетя Рита, – она выскочила на кухню.
Тетя в сапогах, пальто и шляпке, распахивала тем временем окно.
– А как? Специально? – раздраженно повернулась она к ней. – Ну вот как можно не почувствовать такой запах?
– Я уснула… – Ира потупилась.
– Это зачем, позволь узнать, ты котлеты поставила жариться, если решила пойти лечь спать?
– Я их пожарила… а выключить забыла… а потом уснула… – тихо пояснила она.
– Это за сколько до моего прихода ты их пожарить решила, что они так сгореть смогли?
– За два часа… – еще тише выдохнула Ира. Она знала тетю обмануть невозможно, и ложь её раздражает до крайности, поэтому врать не решилась.
– Зачем? Зачем жарить магазинные котлеты за два часа до того как их можно будет съесть? Объясни мне: зачем? Я поняла бы, если бы ты сама их делала… ну трудно рассчитать, сколько времени займет: прокрутить фарш, все смешать, пожарить… тут хоть как-то понятно… А здесь? Достать из упаковки две котлеты, и положить на сковороду за пятнадцать минут до моего прихода, это что так трудно? Зачем жарить, а потом подогревать?
Тетя уперлась в нее испытующим взглядом. Ира молчала. А что она могла сказать? Ну не объяснять же тете, что она жарит котлеты заранее, потому что не хочет отвлекаться от эфира, ведь на кухне нет радиоприемника.
Не дождавшись ответа, тетя горестно покачала головой и, проронив: – Ну что же за наказание такое свалилось на мою голову… – вышла в коридор, чтобы, наконец, снять уличную одежду.
Ира, зябко поеживаясь от сырого и прохладного осеннего воздуха, врывающегося в окно, робко застыла посреди кухни, не зная, что делать дальше.
Через некоторое время тетя вновь заглянула на кухню:
– Ну что столбом стоишь? Иди к себе в комнату, а то еще простынешь, не дай Бог, горе ты мое луковое.
– А ужин? – Ира несмело взглянула на нее.
Высокая, статная тетя даже в тапочках не теряла импозантности.
