Песнь Серебряного моря
Песнь Серебряного моря
Героями не рождаются –
Героями умирают…
Неизвестный автор
Боль разочарования…
Истерзанные души.
И шепчет кто-то тихий:
«Не слушай их! Не слушай!
Отринь и злость, и гнев,
И лёд вновь станет пламень!»
Но так на плечи давит
Судьбы тяжёлый камень…
И смерть уж не пугает
Забвенья тёмной тайной,
И кажется нелепым
Борьба и сострадание.
Как свечи угасает
Души горящий факел.
И больше не волнует:
«А что же будет дальше?»
И только из упрямства
Опять иду сражаться,
Когтями и клыками
За эту жизнь цепляться.
Не требуя награды,
Не веря в понимание,
Я вновь ищу ответа…
Но мир хранит молчание.
И с зимним равнодушьем
Мольбам он не внимает,
Лишь слезы в утешенье
И горечь мне оставит…
стихи автора
«Дочь звезды и моря»
Солнце в пене морской потонуло, и берег заснул.
А высоко в горах чья-то боль о несбыточном пела.
Песня падала в воду, и горького голоса гул
Затихал, умирая на кромке ночного предела.
И пришла тишина… И представила я в тишине
На вечерней скале одинокое сердце, от боли
Исходившее кровью и песней в седой вышине
О прекрасной судьбе, что уже не воротится боле.
Э.Сёдергран
Осеннее закатное солнце вызолотило серебряную листву, заставило гореть янтарём стволы эльфийских деревьев. Сам воздух потерял прозрачность: стал оранжево-багровым.
Небо застилали серо-кремовые лоскуты тяжёлых дождевых облаков. Ветра не было, и они зависли почти неподвижные – оттого на лес опустились ранние сумерки.
И даже сияющий белый туман, что клубился над тропинками, не мог разогнать этот мрак.
Мир словно замер. Вечер был противоестественно тих. Птицы не щебетали в листве, попряталось зверьё, ветер не смел всколыхнуть неземной покой леса своим дуновеньем.
И только один звук пронзал мёртвую тишь.
Это был голос, звонкий, журчащий, как воды серебряной Лианэли, и столь грустный, что сердце замирало, слушая его. Песня звенела в лесу, перелетая с ветви на ветвь, мелодия перекатывалась, как морские волны, как струны волшебной эльфийской арфы. Она казалась такой неземной, нереальной…
Если бы человек услышал её в этот тёмный закатный час, он решил бы, будто ему пригрезилось, или что это поёт какой-нибудь коварный лесной дух, желая заманить одинокого путника в чащу.
Но люди уже давно не вторгались в долину Элтлантиса, ибо это были владения эльфов, и здесь не любили чужаков.
Несомненно, таинственная певица была эльфом. Скорбь и нежность, любовь и отчаяние, величие и гибель сплетались воедино в дивной мелодии, растекавшейся по лесу. Прислушавшись, можно было различить отдельные слова в звенящем напеве, подобном песне моря и шуму прибоя, и слова тоже, конечно, были эльфийскими.
На тропе мелькнула серая тень. Появилась на миг и исчезла. В любом другом месте её можно было принять за обман зрения, случайное видение, игру света. Но здесь, в землях эльфов, любое видение было неспроста.
И вот теперь лучи солнца, пробившись сквозь пелену свинцовых облаков, высветили на тропе высокий силуэт белокурого эльфа.
Он и вправду был похож на бесплотный призрак, так легко и бесшумно скользил средь кустов и стволов деревьев. Даже мягкий ковёр мха не пригибался под его ногами.
Эльф шёл не спеша, временами останавливался, прислушиваясь. Он шёл на звук эльфийской баллады, и сердце его сжималось в груди и стонало как раненый зверь. Всё было в этих звуках – всё, что было дорого ему; всё, что он любил, что лелеял и боялся потерять…
Неземной печалью наполнилась душа эльфа Эктавиана и рвалась умчаться прочь. Прочь, за Море – туда, где лишь безмятежность и покой.
Шелест листвы, эльфийские баллады, свет звёзд и улыбки друзей, любовь и разлука, и плеск солёных волн, и стоны чаек – всё это было в печальной и горькой песне, светлой и гибельной одновременно.
Эльф, наконец, заметил волшебную певицу. Она сидела у корней дерева, кроной терявшегося где-то в небесах, и серебряное сияние окружало её. Длинные пепельно-белые локоны почти сливались с мерцающим платьем. На изящной ладони устроилась маленькая рыжая птичка. Даже не видя лица певицы, можно было представить, сколь она прекрасна.
Эктавиан остановился, боясь спугнуть волшебное создание и оборвать песнь её души. Он прислонился к дереву, оперся на него бледной ладонью и замер, почти не дыша.
Дерево вздрогнуло от его прикосновения, потом узнало, потянулось ветвями. Тепло его руки нашло отклик в суровой душе старого дерева. На глазах у эльфа меж его пальцев пробился тоненький, пока ещё слабый, зелёный побег и развернул три крохотных клейких листочка. Эктавиан, Великий князь эльфов, улыбнулся, хоть в сердце его и была печаль, навеянная песней, и нежно погладил кору дерева-гиганта.
Потом он вздохнул, и взор его снова обратился к печальному лесному созданию. Он вслушивался в слова её песни, чувствуя, как щемит сердце, и слёзы наворачиваются на глаза:
Плачет чайка над волнами,
Крылом белым режет ветер.
Море осыпает скалы
Серебром хрустальных слёз.
Набегут на берег волны,
Смоют след мой на песке…
Плыть в таинственные земли
Мне на белом корабле.
Слёзы, слёзы, лей, народ мой!
День последний настаёт.
Разрывает моё сердце
Шёпот волн в дали безбрежной.
Канет в Море вечность эльфов.
Гибель ждёт Звёздный Народ![1]
Песня оборвалась, оставив в вечернем сумраке лишь тишину, тоску и одиночество. Эктавиан шагнул вперёд, и птичка, вскрикнув, сорвалась с руки девушки. Она подняла голову, но не обернулась, а ждала неподвижно и молча.
– Сколько скорби в твоих песнях… – тихо сказал князь Эктавиан, но в мёртвой тишине голос его звонко прокатился по лесу.
– В сердце моём скорби ещё больше. Эту печаль не выразить словами.
Эльф приблизился, и она, наконец, одарила его взглядом бирюзовых глаз. Лёгкая, как крыло чайки, рука коснулась корней дерева.
– Садись, Великий князь, – пригласила она с горькой улыбкой. – Здесь никого нет, и мы можем поговорить спокойно, по душам, не опасаясь чужих ушей. Наш народ и так уже называет меня «Гиланэль» – госпожа скорби. Зачем лишний раз давать им повод убедиться в правоте такого прозвища.
– Ты и в самом деле не желаешь, чтобы тебя звали так? – не поверил эльф. – Тогда зачем поешь такие песни? Песни, от которых сердце бьётся на осколки, а в душе стонут волны Серебряного моря. Любой мог услышать тебя, не только я.
