Татьяна Пешко
Воскресное утро священника
Отец Александр не любил исповедовать прихожан. Люди на исповеди говорили ему о своих самых тёмных мыслях и делах, о том, что порой никому никогда не расскажут — и это всегда вызывало у него угнетённое и подавленное состояние. После таких бесед восстановить мир и покой в душе помогали только долгие молитвы о кающихся грешниках.
Он понимал, что это его крест, его тяжкий труд — облегчать страждущие души, попытаться наставить заблудших на путь истины и добра.
— В каких грехах каетесь? — спросил он молодую, хорошо одетую женщину, на лице которой толстым слоем лежал крем, а веки и ресницы страдали от излишней косметики.
— Муж у меня умер три года назад. Не могу я без мужчин — в этом мой грех.
— На всё воля божья, — отец Александр пытался подобрать слова, чтобы и утешить, и вразумить человека, — Может ещё выйдешь замуж. Только у чужого огня не грейся, с женатыми не греши.
— Где ж их возьмёшь не женатых. А замуж я и сама не пойду, хватит с первым намучилась — пил сильно, оттого и умер.
— Даже, если хорошего человека встретишь? — не поверил священник, — Надо уметь ждать и молится.
— Тяжело ждать батюшка, а ведь я уж не молодая.
— Это тебе кажется. В жизни всё лучшее достаётся тем, кто ждать умеет. Не родит поле хлеб в один день — потрудиться нужно.
Женщина ушла. Отец Александр надеялся, что он смог зародить в её душе хоть какие-то сомнения в том, что она живёт неправильно и нужно попытаться что-то изменить. Но на какую почву упали его слова: благодатную или каменистую — он не знал.
— Батюшка, я взятки беру. Должность у меня высокая. Они несут, а я беру. Сколько раз уже говорил себе, что не буду больше брать. Ведь всё есть — дом, машина, дача, детям квартиры купил. А всё равно беру.
— Что не нажито честным трудом может и в прах превратиться.
— Все ж воруют.
— За себя говори. Я не ворую, мне зарплату платят. А кто нечист на руку, знаешь где прописку получить может? А, если тюрьма домом станет? Ты же не хочешь там оказаться?
— В самых страшных снах вижу я себя пойманным на взятках. С криком всегда просыпаюсь.
— Значит, надо заставить себя остановиться. А когда не сможешь удержаться и будешь следующий раз брать — вспомни про детские дома, приюты для инвалидов, про больных детей, которым нужны дорогостоящие операции — им деньги нужнее — помоги. Смотришь, и тебе срок меньше дадут, за доброе дело, и на том свете зачтётся тебе помощь ближнему.
Иногда отцу Александру удавалось подвигнуть на доброе дело вот таких сбившихся с пути чиновников и бизнесменов, которые уже не знали куда вложить свои капиталы, они доставляли им слишком много хлопот. Сделанное добро всегда отзывалось в душе человека радостью и благодатью. Были такие, кто приходил потом поделиться своей радостью к тому, кто дал совет, указал правильную дорогу.
— Я девушку изнасиловал, а она девственницей оказалась.
— Женат?
Мужчина молча кивнул.
— Что ж на невинную душу позарился?
— Я сам понимаю… Вы не думайте, я жену свою люблю, просто женщины красивые нравятся — ничего не могу с собой поделать. Но одно дело, когда я на квартиру, что после родителей осталась, замужних или разведённых привожу… Они сами знают куда и зачем идут. А эта совсем наивная девочка. Она любви хотела, романтики, кричала даже, а я не смог остановиться.
— Дети есть?
— Дочка, Анечка, девять лет.
— Ты вот представь, что через десять лет её тоже кто-нибудь обидит так же, как и ты… А, если ты и дальше жене изменять будешь, жить во грехе и пороке — за этот грех может и она ответить. А родителям твоим на том свете каково видеть твои чёрные дела, да ещё в доме, где они тебя растили. Ты их память оскверняешь и порочишь.
Отец Александр увидел на глазах человека слёзы. Не всегда доводилось ему воочию наблюдать результат своих трудов, хотя он понимал, что измениться этому человеку сразу будет очень нелегко.
Священник устал. Так небезразличный врач устаёт от приёма больных, видя чужую боль и страдание. Он видел страдание человеческой души. Пропустить через себя человеческую низость, подлость и жестокость было тяжело.
— Я человека убил.
Перед отцом Александром стоял опустившийся, неопрятный, давно не знавший женской заботы, почти седой старик, с опухшим красным лицом.
— Выпивали втроём, потом драка. В общем, мы вдвоём на одного — не рассчитали силы.
— В милицию идти надо, ведь всё равно найдут.
— А вдруг нет? Я два раза всего ударил, всё больше Васька старался. Не охота в тюрьму на старости лет идти.
— За содеянное каждый отвечать должен. Разве лучше жить в страхе, что найдут и ещё больший срок дадут. Твой подельник ещё и убить тебя может — ты ж свидетель. Раньше такие грехи люди уходили в монастырь замаливать, и сейчас такое случается. Ведь, что тебя ждёт? Будешь дальше жить в этом пьяном угаре и как собака сдохнешь. Замёрзнешь, не дойдя до дома, или в такой же пьяной драке убьют или покалечат. А ведь и о душе пора подумать, а такой грех нелегко вымолить. У меня есть монах знакомый в монастыре. Можешь пожить там какое-то время, подумать обо всём вдали от суеты. Люди там работают, от земли живут, ведь устал поди пить, не просыхая?
— Устал, батюшка.
— Ну, надумаешь, приходи.
Отец Александр за всю свою многолетнюю службу в храме помнил лишь двоих, кто по его совету согласился поехать в монастырь. И только один там остался.
«Господи, где же чистые души, неужели совсем оскудела земля наша?» — невольно в душе возроптал священник.
Отец Александр с надеждой посмотрел на подошедшего ребёнка. Ангельский вид его вселял надежду, что он ошибается.
— Я, батюшка в супермаркете ворую.
— Там же камеры.
— Я умею, только плохо, что там же всё украденное незаметно съесть надо. У мамы всегда денег мало, а в магазине всегда так много вкусного…
Подошла, сильно хромая девочка-подросток. Одежда на ней была очень скромной, фигура казалась чересчур щуплой и непропорциональной. Ничем не примечательное лицо чёрная оправа очков с толстыми линзами делала совсем некрасивым.
— Мама моя болеет, трудно ей всю работу самой делать, а я ей помочь не могу. Да она мне и не разрешает, всё надеется,
