будем выживать и доживать.
«фронтовые» залпом выпивать.
Покурить бы, да нет ведь папирос.
На березах в трауре грачи.
Жизнь, как поезд, с рельс – и под откос.
Пролог
Центральный участок Приволжского фронта, 195.. годЛейтенант Дорофеев вздрогнул и открыл глаза. Хорошо, что не дернулся вверх. Замечательное было бы пробуждение, если б саданулся самой маковкой о металлическое дно верного боевого товарища, под которым решил поспать. Хмыкнул недовольно, пытаясь понять – сколько же проспал? Поднес к глазам руку, задрал вверх рукав комбинезона. «Зенит», держащийся на поношенном кожаном ремешке, показывал всего половину четвертого дня. Хотя Дорофеев и сам понял, что время еще раннее. Свет пробивался под танк, и ему не пришлось напрягать глаза, пытаясь разглядеть циферблат в прыгающих отсветах небольшого костерка, разведенного рядом в нарушение всех инструкций.
Странно это, очень странно. На плохой сон лейтенант никогда не жаловался. И особенно после суток тряски внутри машины во время перехода и профилактического осмотра траков гусениц сразу по остановке. А также замены нескольких из них. Уж чего-чего, а пара часов сна после этого выматывающего занятия для организма – что слону дробина. А он от силы по тридцать минут всего-навсего на каждый глаз накинул. Так чего проснулся, спрашивается? Лейтенант зевнул и полез было из-под танка, когда что-то уловил. Что-то такое, что казалось еле ощутимым, но могло перерасти в намного более осознанное и понятное. Что?.. Ну не померещилось же ему? Дорофеев встряхнул головой, стараясь совсем прийти в себя, и прислушался, насколько это было возможно. Война на дворе, и всякое может случиться. Хотя навскидку все в полном порядке.
Треск веток в уже догорающем костерке. Тихий разговор кого-то из ребят его собственного экипажа чуть вдалеке. Плеск воды и довольное фырканье командира взвода, которого между собой за никак не скидываемые лишние килограммы и любовь к водным процедурам называли Бегемотом. Позвякивание протягиваемой стрелком патронной ленты в башенном пулемете слева. Что? Дорофеев вздрогнул, понимая, что не слышно птиц, вообще не слышно. А на дворе только начало осени, и пернатые в подлеске, после того как танкисты перестали носиться вдоль машин, которые уже не рычали двигателями, все-таки чего-то там свиристели и щелкали. Но сейчас стояла полная тишина, на которую пока, кроме него, никто не обратил никакого внимания. И еще, на самом краешке слуха или ощущения ли он, наконец, услышал.
Мерный шум от вдавливаемой земли под ровным и тяжелым шагом бронированных громадин, которые сейчас наверняка идут сюда. Прямо к стоянке его взвода, вчера по ошибке отбившегося от основной части дивизии и заплутавшего в густом киселе тумана. Они бы двинули в путь сразу же, когда рассветало, но туман и не думал рассеиваться, и радиостанции ничего не ловили. Даже сейчас, когда Дорофеев, выглянувший из-под «сорокапятки» вслушивался в тишину дня, катившегося к концу, туман еще был на месте. А тем, кто двигался в их сторону, он не помеха. Это лейтенант знал еще со времен училища. Земля под ладонью чуть ощутимо, но все же вздрогнула. Тянуть было нельзя:
– Т-р-е-е-е-в-о-о-г-а-а!!!
Старший лейтенант Замятин, которого подчиненные за спиной называли Бегемотом, вздрогнул, выпрямляясь. Остатки воды из котелка, которую ему на широкую спину выливал связист, затекли за пояс и побежали вниз. А малахольный Дорофеев, ужом выползший на божий свет, уже простучал дробь подкованными каблуками сапог по броне, прыжком взлетев на башню.
– Тревога, панцеры рядом! Тревога!
Его командир открыл было рот, чтобы заткнуть? видно? совсем очумевшего спросонья молодого подчиненного. Но где-то в глубине леса звучно стегнуло ударом плетки. Дорофеев, в этот самый момент нагнувшийся к крышке люка, странно дернулся и завалился набок, схватившись за плечо. Между пальцев, торопливо и жадно, проступили тонкие красные капли. Набухли, собираясь в пару небольших ручейков. Замятин? как завороженный? смотрел за тем, как один из них быстро прополз к самому краю ладони, чуть задержался и оборвался вниз. Хлестнуло еще раз выстрелом, и после этого для командира танкового взвода больше ничего не было. Только темнота и пулевое отверстие точно посреди лба.
Старший сержант Хасимов, наводчик основного калибра «Т-45/2», дремавший в башне, затащил Дорофеева внутрь танка, лязгнул задвинутой крышкой люка. Лейтенант пришел в себя, когда он на скорую руку начал бинтовать его плечо, простреленное снайпером. Охнул, когда перед тем, как наложить и затянуть первую широкую полосу, сержант полил глубокую дыру спиртом. Но было не до боли:
– Хасим, стрелять надо, слышишь?
– Будем стрелять, лейтенант, будем, прям щас. Только руку тебе замотаем, да?
Лейтенант зашипел, когда полосы бинта туго притянули края раны.
– Хрен с бинтом, Хасим, к орудию давай, к орудию!
Сержант оценивающе посмотрел на результат работы своих рук, довольно хмыкнул и развернулся к прицелу:
– Хрен так хрен, малай. Теперь и пострелять можно, ага.
Дорофеев схватился за ручки командирского прибора визуального контроля. Рука слушалась вполсилы, отдавая резкой простреливающей болью, разливающейся от плеча и вниз. Нахлобучил, вновь зашипев сквозь зубы от боли, шлемофон. Щелкнул переключателем внутренней связи:
– Сергеев, как двигатель?
– Как часы, командир.
– Хасимов, орудие готово?
– Всегда готово, командир.
– Шевченко, ты как?
– Открываю огонь, товарищ лейтенант.
Загрохотал спаренный «Дегтярев» в задней башенке. Второй стрелок танка Николай Шевченко начал бой. Дорофеев повертел своим личным «перископом», выглядывая врага, в то время как механик-водитель Сергеев уже рванул кажущийся таким тяжелым танк вперед, выводя его в сторону просвета в самом конце перелеска. Мысленно лейтенант похвалил подчиненного, который принял единственное верное решение, а вслух слегка выругал, но не стал вмешиваться в действия водителя. Надо выбираться из ставшего ловушкой маленького леска в сторону открытого пространства, которое они заметили еще вчера. И механик делал все правильно, разве что не дожидаясь приказа командира.
