Афанасий Рогин
Мохито
— Здравствуй, Боря! Подожди убегать-то!
Я оглянулся и увидел соседку тетю Валю, поднимающуюся по лестнице.
— Таню давно не вижу. Случилось что?
— В больнице она. В коме, неделю уже.
Я приоткрыл дверь своей квартиры, намереваясь побыстрее за ней исчезнуть, но тетя Валя, участливо всплеснув руками, придержала меня за рукав.
— Ой! Как так вышло? И что врачи говорят? Родственники знают? — выстрелила она.
Что движет такими людьми? Сочувствие или банальное любопытство? Хотя тетка в общем-то неплохая.
— Простая операция — аппендицит, а анестезиолог что-то напортачил. Врачи только взгляд отводят и говорят, что надо надеяться на лучшее. Родственникам, как обычно, своих проблем хватает! Тетя Валя, мне после ночной поспать нужно, а потом к Танюшке в больницу.
— Не выйдет у тебя поспать, — покачала головой соседка. — Витька с отлежки вернулся. Слышишь, песни свои горланит. Ты уж не говори про Таню: ему ведь только повод дай, сразу в запой уйдет.
— Не буду, — пообещал я через закрытую дверь.
Виктор Нилович работает охранником в моей конторе. У него трехкомнатная квартира в Питере, где мы с Таней уже три года снимаем две комнаты за чисто символическую плату. Овдовев пять лет назад, дядя Витя сильно запил, став в результате регулярным пациентом в Кащенко. В промежутке между запоями я уговорил его сдать нам площадь, аргументировав это тем, что квартире давно нужна женская рука.
Наше присутствие помогло новоиспеченному соседу взять себя в руки. Теперь, если он и срывался, то не чаще раза в год. Возвращаясь домой после очередного посещения лечебного учреждения, Нилыч брал в руки гитару и пару-тройку дней выдавал стихотворные перлы со смыслом и без.
Услыхав звук захлопнувшейся входной двери, дядя Витя тут же выглянул из комнаты, конечно же с гитарой в руках.
— О-о! Боб пришел! — Он энергично пожал мне руку. — А Танек где, на работе что ли?
— Ну да, — соврал я, вспомнив предостережение соседки.
— А-а! Давай-ка чайку хлебнем, такой мало у кого имеется, из личных запасов, я уже чайник поставил. — И дядя Витя потащил меня на кухню. — Знаю, что тебе спать охота, мы быстренько.
На кухне сосед разлил по чашкам чай и поставил в центр стола тарелку с сушками.
— Нилыч, — решил я начать разговор, — не надоело тебе развязывать? Сам же знаешь, чем это заканчивается.
Виктор Нилович молча разломал сушку, сжав ее в руке. Но тут его глаза заблестели, он бросил куски сушки обратно в тарелку и схватился за гитару.
— Боб, я все прекрасно понимаю. Но сие печальное заведение помогает мне хотя бы на время скинуть камень с больной души. А для этого ей необходима хорошая встряска!
Все дело в том, что только с ночи до утра
Не донимают дядю Витю доктора.
Когда закончатся и время, и мохито.
Душа не ноет, пусть и вдребезги разбита.
Та-да-да-дам!
Удовлетворенный исполнением собственного хита Нилыч положил гитару на колени, ловким движением закинул в рот кусочек сушки и запил чаем.
— Давно в Кащенко мохито стали подавать? — осведомился я и последовал его примеру, сделав глоток из чашки. — М-м, очень даже. Или теперь у них коктейли с колесами?
— Зря смеешься, Боб, — огорошил сосед. — Так оно и есть.
— Ничего себе сервис!
— Ну, положим, не совсем так. Есть там один такой, Химиком его кличут. Я три года назад с ним в одну палату попал. С тех пор прошусь туда же.
— А зачем?
— Затем! — передразнил меня Нилыч. — Он безобидный, и его привлекают по мелочам: еду разносить, полы мыть. По-умному социализация называется. Так вот: Химик потихоньку тырит у медперсонала перекись водорода и зеленку, а мужики отдают ему таблетки, которые им удалось зажать. Когда всех ингредиентов скапливается нужное количество, то Химик умудряется сварганить изо всей этой ерунды знатную шипучку! Конечно, полностью очистить зеленку от всякой гадости ему не удается, поэтому пойло и получило свое название — мохито.
— Круто!
— А ночью еще круче! Примешь на грудь пару глотков мохито, ложишься на кровать и проваливаешься во мглу.
— Куда?
— Туда! А там, во мгле черный лед, сбивающий с ног ветер кидает в лицо колючий черный снег. Даже Луна, и та черная. А главное — пронизывающий до костей холод. У тебя не так много времени, и ты должен бежать, идти или ползти. Нужно продираться сквозь этот упругий воздух, пока в твоём теле осталась хотя бы крупица тепла, ведь там впереди твоя цель — горизонт.
Мне наплевать, что на исходе силы,
Что в моих жилах кровь почти остыла.
И я скачу, как бешеный бизон,
Чтоб хоть глазком, но заглянуть за горизонт.
Та-да-да-дам!
Гитара снова перекочевала на колени, а второй кусок сушки отправился Нилычу в рот.
— Вот так то, Боб, — Дядя Витя снова прихлебнул чайку, — Твоя пресная жизнь, за которую ты не очень-то держишься здесь, там сильно поднимается в цене. Слепой котенок, которого топят в ведре с водой, начинает барахтаться и плыть. Во мгле ты — такой же котенок, но он не выплывет, а ты можешь и лапки не опускаешь.
— А на финише что? Джекпот?
— Не знаю, — сосед пожал плечами, — ещё никто не доходил до конца. Но ведь это — не главное, важен сам процесс, само действо, в тебе просыпается жажда жизни! А еще надо быть настороже: кругом Они, и столкнуться с ними нельзя — вмиг из тебя тепло вытянут.
— Это кто такие? — спросил я, изобразив заинтересованность. — Упыри что ли?
— Не-е! — дядя Витя замотал головой. — Мужчины, женщины, все белые, будто из снега вылеплены. Они везде и повсюду, их в черной мгле хорошо видно. И тоже идут туда, к горизонту. Почти незаметно, как в замедленной киносъемке, но идут. Иногда некоторые осыпаются и их тут же развеивает ветром. Всю дорогу их обходил, а потом …
— Расслабился?
— Не-е. Просто сил не осталось, да и время наверняка на исходе. По сторонам не смотрю, уже на карачках ползу мордой в снег. И вдруг чувствую: уходит из меня тепло. Поднимаю с трудом голову и вижу рядом снежно-ледяную женскую фигуру, а ее рука лежит у меня на плече. Все, думаю, сейчас скину эту руку и доползу. Собрался с силами и…
— Скинул?
— Нет. Увидел ее глаза, слезы, замёрзшие на щеках, и не стал.
— Но почему?
— По кочану! — Сосед почему-то смутился и отвёл взгляд. — Передумал! Лицо уж больно знакомым показалось.
— И что дальше?
— Слезинку она уронила, видать, оттаяла
