Графу Фердинанду де Грамону.
Дорогой Фердинанд, если по счастливой случайности, нередкой в литературном мире, этим строкам суждено долгая жизнь (habent sua fata libelli),[1]это, конечно будет мелочью по сравнению с трудами, которые вы на себя приняли, вы — д'Оэье, Шерен, герольдмейстер из «Очерка нравов»; вы, которому Наваррены, Кадиньяны, Ланже, Бламон-Шоври, Шолье, д'Артезы, д'Эгриньоны, Морсофы, Валуа — сотня благородных семей, составляющих аристократию «Человеческой комедии», обязаны своими прекрасными девизами и столь остроумными гербами. А «Гербовник для Очерков нравов», сочиненный Фердинандом де Грамон, дворянином, не представляет ли собой законченную историю французской геральдики, где ничто не забыто, даже имперские гербы? Я буду его хранить, как памятник дружества и истинно монашеского терпения. Какое знание старого феодального языка: в «Pulchre sedens nielius agens!».[2]А в девизе Босеанов: «Des partem leonis»![3]А д'Эспаров: «Не продается!», а Ванденесов! Наконец, сколько изящества в тысяче деталей этой галереи превосходных портретов, которая покажет, как верно я следовал образцам в своем предприятии, в коем вы, поэт, помогли.
Вашему старому другу,
Де Бальзаку.
У границы Берри, на берегу Луары, стоит город, своим местоположением неизменно привлекающий взоры путешественника. Сансер занимает высшую точку в цепи небольших гор — последней гряды волнообразной поверхности Нивернэ. Луара орошает земли у подошвы этих гор, оставляя удобряющий их желтый ил, если не заносит навсегда песком во время страшных половодий, обычных также и для Вислы, этой Луары севера. Гора, на вершине которой сгрудились дома Сансера, возвышается на порядочном расстоянии от реки, так что маленький порт Сен-Тибо не может участвовать в жизни Сансера. Там грузят вина, выгружают дубовые доски для бочек и вообще все, что производят департаменты Верхней и Нижней Луары.
В то время, к которому относится этот рассказ, висячие мосты Кона и Сен-Тибо уже были построены. Путешественники, которые приезжали из Парижа в Сансер по дороге, ведущей в Италию, уже не переправлялись через Луару из Кона в Сен-Тибо на пароме; не явствует ли из этого, что переворот 1830 года уже совершился, ибо Орлеанский дом повсюду проявлял заботу о материальных интересах, — правда, наподобие тех мужей, которые делают подарки своим женам на деньги из приданого.
В Сансере, за исключением той его части, которая занимает плоскую вершину горы, улицы идут несколько под уклон, и город окружен откосами, именуемыми Большие валы, — название, достаточно ясно указывающее на великое прошлое города. По ту сторону валов простирается пояс виноградников. Виноделие составляет главный промысел и самый значительный предмет торговли края, обладающего многими местными благородными сортами, отличающимися особым букетом и настолько похожими на бургундское, что в Париже люди с неискушенным вкусом нередко бывают введены в заблуждение. Сансерские сорта находят поэтому быстрый сбыт в кабачках Парижа, что, кстати сказать, необходимо для вин, не выдерживающих хранения дольше семи-восьми лет. Пониже города приютилось несколько деревень — Фонтене, Сен-Сатюр, похожих на пригороды и напоминающих своим расположением веселые виноградники Невшателя в Швейцарии. Город сохранил несколько черт своего старинного облика, улицы его узки и вымощены булыжником, взятым с берегов Луары. Кое-где встречаются еще старые дома. Башня, этот пережиток военной мощи и феодальной эпохи, вызывает в памяти одну из самых страшных осад времени религиозных войн, когда кальвинисты далеко превзошли свирепых камеронцев Вальтера Скотта.[4]
Город Сансер, богатый блистательным прошлым, вдовец своей бранной славы, обречен на более или менее бесплодное будущее, ибо торговое оживление сосредоточено на правом берегу Луары. Беглое описание, которое вы только что прочли, доказывает, что обособленность Сансера будет все возрастать, несмотря на два моста, соединяющие его с Коном. Сансер, гордость левого берега, насчитывает самое большее три с половиной тысячи жителей, тогда как в Коне их ныне больше шести тысяч. За последние полвека роли этих двух городов, расположившихся друг против друга, совершенно переменились. Однако выгода местоположения принадлежит городу историческому, где отовсюду открывается волшебный вид, где воздух удивительно чист, а растительность роскошна и где жители, в согласии с этой улыбающейся природой, приветливы, общительны и свободны от сурового пуританизма, хотя две трети населения и остались кальвинистами.
При таком положении вещей если и приходится терпеть все неудобства жизни маленького города, где чувствуешь себя под гнетом назойливого надзора, из-за которого жизнь каждого как бы открыта для всех любопытных, — местный патриотизм, никогда не заменяющий духа семьи, зато развивается здесь в сильнейшей степени. Вот почему город Сансер так гордится, что был свидетелем рождения Ораса Бьяншона — красы современной медицины, а также второстепенного писателя Этьена Лусто, одного из виднейших фельетонистов. Округ Сансера, задетый за живое тем, что оказался в подчинении у семи-восьми заправлявших выборами крупных землевладельцев, попытался было стряхнуть с себя избирательное иго Доктрины, которая превратила его в свое «гнилое местечко».[5]Этот заговор нескольких оскорбленных самолюбий провалился из-за чувства зависти, вызванного будущим возвышением одного из заговорщиков. Когда результат обнаружил коренной порок всего предприятия, решили исправить зло, выставив в качестве избранника края на предстоящих выборах одного из двух мужей, с таким блеском представляющих Сансер в Париже. Эта идея была необыкновенно передовой для нашей провинции, где начиная с 1830 года избрание захолустной знати так распространилось, что государственные люди в палате депутатов встречаются все реже и реже. К тому же проект этот, вряд ли осуществимый, зародился в голове выдающейся женщины округа, dux femina facti,[6]но задуман был в целях личных. Замысел этой женщины имел так много корней в ее прошлом и настолько определял ее будущее, что без сжатого, но живого рассказа о ее предшествующей жизни понять его было бы затруднительно. В те времена Сансер кичился выдающейся женщиной, которая долго оставалась непонятой, но к 1836 году уже пользовалась в своем округе довольно завидной известностью. Этот период ее жизни совпал с моментом, когда имена обоих сансерцев, каждое в своей области, достигли в Париже одно — высшей степени славы, другое — популярности. Этьен Лусто, сотрудник журналов, вел фельетон в газете с восемью тысячами подписчиков; а Бьяншон, уже старший врач-клиник, кавалер Почетного легиона и член Академии наук, только что получил кафедру.
