Элизабет Хэран
Пламенные эвкалипты
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Берра — Южная Австралия
Ноябрь 1866 года
С улицы Блайт трехмильный изгиб пересохшего русла речки, петлявшей через городок Берра, казался ничем не примечательным. При ближайшем же рассмотрении можно было разглядеть дым от эвкалиптовых угольев, струившийся из ям на вершине берегового откоса. Ямы служили дымоходами для сотен ютящихся под ними землянок — временных пристанищ для двух тысяч человек из горняцкого городка, раскинувшегося милях в ста от Аделаиды — в долине Гилберта, что в Южной Австралии.
Солнце клонилось к закату в тот невыносимо знойный ноябрьский день. За считаные месяцы русло реки успело зарасти цепким запылившимся чертополохом. А тут еще, на беду, полное безветрие и этот удушливый смрад от человеческих испражнений да гниющих отбросов.
Вечерело. Женщины в землянках затеялись стряпать нехитрый ужин, нутром и кожей ощущая страх, осевший, заодно с пылью, на Речной улице, как прозвали здесь пересохшее русло реки. Вдруг гнетущую тишину вспорол жуткий, душераздирающий страдальческий вопль — и все на миг оцепенели. Следом послышались стенания.
Две слезинки скатились по опаленным солнцем щекам Эбби Скоттсдейл, когда она поднялась с грязного пола в «двухкомнатной» землянке, которую делила на пару с отцом, и выбралась наружу. Вслед за нею из своих нор высыпали и соседи. В быстро угасающем свете они походили на купу деревьев в узкой долине — безмолвных, недвижных стражей.
Они знали, что означают эти страдальческие крики, ничего неожиданного для них не было. Кроха Эли проиграл бой с тифом. У слабенького четырехлетнего малютки почти не было шансов выкарабкаться, невзирая на бессчетные молитвы, вознесенные за его спасение. Отчаянные вопли его матери отзывались болью в сердцах всех собравшихся у своих землянок.
Эбби было восемнадцать. Пока ей не привелось стать ни женой, ни матерью, но она всей душой сочувствовала Эвелине Даган, которая уже потеряла одного сына год назад. На ту пору почти три десятка детишек умерли от сыпного и брюшного тифа да от оспы на Речной улице. И всякий раз, когда умирал какой-нибудь малыш, Эбби воспринимала его смерть как личную утрату. Родилась она в Ирландии в 1848-м. Спустя год с лишним на свет появился ее брат Лайам, а следом, через полтора года, — сестра Эйлин. Когда Эбби было пять, от оспы умер Лайам. Через год страшный приступ коклюша убил Эйлин. А в 1860-м дифтерия унесла и Мэри, ее матушку, которой было всего двадцать девять.
Зараза плодилась в нечистотах по всей речке. Но горнякам некуда было деваться, так что приходилось ютиться в грязных землянках, укрепленных досками. В таких жилищах, больше похожих на погреба, и летом-то зуб на зуб не попадал от холода, чего уж там говорить о промозгло-слякотной зиме, с ее невыносимой стужей, когда их и без того убогое жилище вдобавок нередко затапливало поднимающейся в реке водой. Их было две тысячи человек — тех, кого привела сюда, на Громаду-рудник, надежда разжиться.
Смахнув слезы со щек и пригладив длинные черные волосы, Эбби забралась обратно в землянку и стала мешать в горшке похлебку из грудинки, которую готовила на ужин. Она не ведала, как ей удалось не подцепить тиф или какую другую хворь, не знала она и того, отчего жертвой болезни стал невинный малыш Эли, и от этого у нее надрывалось сердце.
Эбби ждала отца из трактира «В руках рудокопа». Он непременно заглядывал в пивную вечерами по четвергам — в расчетные дни, хотя частенько захаживал туда и днем по субботам — пропустить стаканчик-другой с земляками-ирландцами. Эбби не нравилось, когда в субботние дни он не шел домой сразу после работы, зато по четвергам у нее с Нилом Тэвисом был в запасе целый час. Ей не удавалось видеться с ним по субботам, потому как днем он подрабатывал на местной ферме.
Эбби была влюблена в этого паренька — Нила. Ему было восемнадцать, и он трудился вместе с ее отцом на глубине сто восемьдесят ярдов под землей на медном руднике. По четвергам после работы Нил спешил домой помыться — и сразу на свидание к Эбби. И вовсе не потому, что остерегался Финли Скоттсдейла — уж больно вздорным и непредсказуемым был тот, когда хватит лишку, — но у него с Эбби были свои планы. У Финли же на сей счет имелось свое, совершенно твердое мнение. Ему не улыбалось выдавать дочь за какого-нибудь бедолагу без будущего, а за рудокопа из землянки и подавно. Для своей Эбби он желал лучшей доли, чем та, что он уготовил ей сам. Нил не терял надежды, что тот передумает, после того как он прикупил клочок земли и показал, что чего-то да стоит, так что ему приходилось беречь каждый грош — хоть это и было в тягость, — поскольку малый он был вполне серьезный, в чем Финли, впрочем, нисколько не сомневался. Нил помогал своей матери Мэг и двум сестричкам, обе школьного возраста, — Эмили и Эми. Они жили на Речной в какой-нибудь миле от Скоттсдейлов, только на другой стороне.
Прошел час, и скорбную тишину, опустившуюся на городок, нарушил знакомый посвист: это Финли возвращался домой в подпитии и в неведении о случившемся. Эбби прислушалась к свисту — по его гармонии зачастую можно было определить, как крепко набрался отец и, соответственно, в каком он был настроении. После двух-трех пинт Финли глядел в будущее жизнерадостно, хотя Эбби серчала, когда он тратился на пиво да на всякие ставки. Впрочем, Финли редко довольствовался парой-тройкой пинт. После четырех-пяти он либо впадал в тоску, либо исполнялся патриотических чувств. А когда и вовсе хватал чересчур, то делался мрачным и замыкался в себе. Эбби ненавидела отца таким, хоть и понимала — его уже не исправишь, а потому все надежды она возлагала на их совместное с Нилом будущее.
Финли, как успела заметить Эбби, пребывал в самом прекрасном расположении духа. Знай себе насвистывал «Марш Бриана Бору». Когда же он набирался, то насвистывал «Плач Дейрдре». То был любимый мотив матушки, до того как ее не стало. Но этот напев наводил страх на Эбби — значит, на отца накатывало уныние.
— Абигайл, голубка ты моя, — весело проговорил Финли и, пригнув голову, ввалился в землянку. — Да ты целый пир закатила нам на ужин?
Эбби, сидевшая на полу, едва удостоила его взглядом.
— Крошка
