Уилбур Смит
Наследие войны
КЕНИЯ, ИЮНЬ 1951 ГОДА
В мерцающем, дымном свете, отбрасываемом факелами из горящего хвороста, Кунгукабая смотрел мимо забитого козла, лежащего посреди заброшенной миссионерской часовни, на мужчин, женщин и детей, наблюдавших за происходящим в страшном ожидании.
Их было около шестидесяти, членов племени кикуйю и "скваттеров", как белые фермеры называли своих чернокожих работников. Ведь сколько бы ни трудился скваттер, сколько бы ни жил на ферме он, или его отец, или даже дед, как бы искусно он ни построил хижину, в которой жил со своей семьей, он оставался на ферме только с благословения фермера и мог быть изгнан в любой момент без права апелляции.
Кабайя бросил взгляд на отдельную группу из примерно двадцати скваттеров, мужчин и женщин, которые были выбраны для участия в сегодняшней церемонии, и кивнул тому, кто стоял во главе очереди. Он был худым и долговязым, не старше восемнадцати лет. С безрассудной бравадой молодого человека он вызвался первым принести присягу. Но по мере того, как тяжесть его решения давила на него, его мужество уступало место тревоге и трепету.
Кабайя подошел к нему и по-отечески положил руку ему на плечо.
- Бояться нечего, - сказал он тихо, так, чтобы его мог слышать только мальчик. - Ты можешь это сделать. Покажи им всем, что ты мужчина.
Пятеро мужчин, которых Кабайя привел с собой на церемонию, переглянулись и кивнули или улыбнулись в знак признания, наблюдая, как молодой человек выпрямил спину и высоко поднял голову. Все они служили вместе с Кабайей в Королевском африканском стрелковом полку, британском колониальном полку, во время Второй мировой войны, воевали в Эфиопии против итальянских армий Муссолини, а затем в Бирме против японцев. Они видели, как за пять лет его повысили из рядового в ротного сержант-майора. И для каждого из них были времена, когда Кабайя находил слова, чтобы поддержать их в трудные времена или дать им мужество, когда борьба была самой ожесточенной.
Когда они вернулись домой в Восточную Африку и обнаружили, что их военная служба не принесла им ни прав человека, ни достойной работы, Кабайя и его люди обратились к преступлению. Их банда была одной из многих, возникших в кишащих трущобами городках, возникших вокруг столицы Кении Найроби, но она быстро стала самой могущественной. Гангстеры превратились в мятежников, и все же они следовали за Кабайей. Будь то солдат, преступник или террорист, их босс был гением лидерства.
Кабайя отступил назад, оставив молодого человека одного посреди комнаты. Как только он это сделал, его заместитель, Уилсон Гитири, сел рядом с козлом, положив на пол рядом с его правой рукой зловеще острый нож панга с длинным лезвием, которым он - как и все люди Кабайи – был вооружен.
Кабайя был высоким, красивым, харизматичным мужчиной. Он был очень умен, уверен в своей способности завоевывать людей не только страхом, но и разумом, обаянием. Уилсон Гитири был олицетворением злобы. Ростом он был ниже своего командира, но грудь у него была бочкообразная, как у быка. Его лицо пересекали толстые шрамы рубцовой ткани. Его глаза постоянно сужались, он вечно искал возможную угрозу. Его волосы были заплетены в тугие косы, собранные в гребень, идущий от задней к передней части его черепа, как солдатская фуражка. Его присутствие в часовне было актом устрашения.
Рядом с головой козла стояли глиняный кувшин, помятая жестяная кружка и кусок веревки. Гитири налил немного густой, темной, вязкой жидкости из кувшина в чашу, прежде чем поставить оба сосуда на прежнее место.
Несколькими минутами ранее Гитири одним ударом панги отрубил козлу ногу. Он снял кожу с отрубленной конечности, отрезал мышцы от кости и нарезал сырую плоть на двадцать кубиков, которые сложил в деревянную миску. Она тоже лежала на полу рядом с телом животного.
Кабайя взглянул на Гитири, чтобы убедиться, что тот готов.
Гитири кивнул.
Кабайя сказал: "Повторяй за мной эти слова ... Я говорю правду и клянусь перед Богом и перед этим движением единства ... ’
- Я говорю правду и клянусь перед Богом и перед этим движением единства, - последовал ответ, словно прихожанин, идущий по стопам своего пастора.
Клятва началась, когда Кабайя заговорил, и молодой человек повторил следующие строки::
Что я пойду вперед сражаться за землю,
Земли Кириньяги, которые мы возделывали.
Земли, которые были захвачены европейцами
КЕНИЯ, ИЮНЬ 1951 ГОДА
В мерцающем, дымном свете, отбрасываемом факелами из горящего хвороста, Кунгукабая смотрел мимо забитого козла, лежащего посреди заброшенной миссионерской часовни, на мужчин, женщин и детей, наблюдавших за происходящим в страшном ожидании.
Их было около шестидесяти, членов племени кикуйю и "скваттеров", как белые фермеры называли своих чернокожих работников. Ведь сколько бы ни трудился скваттер, сколько бы ни жил на ферме он, или его отец, или даже дед, как бы искусно он ни построил хижину, в которой жил со своей семьей, он оставался на ферме только с благословения фермера и мог быть изгнан в любой момент без права апелляции.
Кабайя бросил взгляд на отдельную группу из примерно двадцати скваттеров, мужчин и женщин, которые были выбраны для участия в сегодняшней церемонии, и кивнул тому, кто стоял во главе очереди. Он был худым и долговязым, не старше восемнадцати лет. С безрассудной бравадой молодого человека он вызвался первым принести присягу. Но по мере того, как тяжесть его решения давила на него, его мужество уступало место тревоге и трепету.
Кабайя подошел к нему и по-отечески положил руку ему на плечо.
- Бояться нечего, - сказал он тихо, так, чтобы его мог слышать только мальчик. - Ты можешь это сделать. Покажи им всем, что ты мужчина.
Пятеро мужчин, которых Кабайя привел с собой на церемонию, переглянулись и кивнули или улыбнулись в знак признания, наблюдая, как молодой человек выпрямил спину и высоко поднял голову. Все они служили вместе с Кабайей в Королевском африканском стрелковом полку, британском колониальном полку, во время Второй мировой войны, воевали в Эфиопии против итальянских армий Муссолини, а затем в Бирме против японцев. Они видели, как за пять лет его повысили из рядового в ротного сержант-майора. И
