Полина Люро
Враг мой
Я всегда его не терпела, даже видеть не могла, так он мне был противен. И дело не в том, что наши семьи издавна враждовали, хоть никто уже и не помнил причину, из-за которой всё началось. Просто мне не нравилось ловить на себе его простодушный невинный взгляд. Эти прозрачные, небесной синевы глаза и алые, как у девушки, губы ― бесили. И зачем он так подолгу на меня смотрел?
И ладно бы это началось недавно, так нет же ― он был таким с самого детства. Настоящий болван, не от мира сего. Дрался он хорошо, понятно же ― уродился бугай, но вот стоило мне ввязаться в драку, защищая братьев в игре, как тут же начинал улыбаться, пропуская удары и терпел побои, так что все вокруг над нами смеялись. Дурень, я никогда не просила давать мне поблажки… Он же враг.
И когда мы всем скопом собирались в избе деда Данилы, обучавшего нас грамоте, всегда садился рядом, заставляя меня кривиться и пыхтеть. Сам же только усмехался, легко перенося щипки и толчки под рёбра. Стоило же кому-нибудь из ребят шутливо дёрнуть меня за косу, сходил с ума и лез в драку. Ну кто его об этом просил? У меня свои защитники есть ― братья, пусть и младшие.
Все уже тогда над нами посмеивались:
— Ну что, Марья, когда Нил к тебе сватов зашлёт, небось, сговорились уже?
Я на эти слова засучивала рукава, а он ― только смеялся, долго и заразительно, а мои глаза всё никак не хотели отрываться от ямочек на его щеках…
А потом мы подросли, мечтая стать меткими охотниками ― не было в клане никого, кто стрелял бы из лука лучше нас двоих. Вечные враги, мы соперничали во всём: приносили добычу из леса, и каждый раз после охоты в моей сумке её оказывалось больше, чем у него. Я начала подозревать, что тут дело нечисто. Он смотрел, как я радуюсь победе над ним, и только ухмылялся, а из-под овчины торчал хвост спрятанного зверька. Кто просил его так поступать? Не понимаю…
В самом конце зимы неожиданно пришла беда. Родители отослали меня в соседнее поселение с поручением, и когда на следующий день я вернулась, вместо родного дома застала обуглившийся остов и разрушенную печь. Не было больше нашего клана, остались лишь сгоревшие дворы и утыканные вражескими стрелами тела воинов. Несколько стариков, что прятались в лесу на заимке и потому сохранили жизнь, бродили между горелыми брёвнами.
Плача, они рассказывали мне, что молодых и здоровых увели в плен. Теперь несчастных ждала рабская доля, мои родители и братья были в их числе. Оставались ещё охотники, накануне ушедшие в лес, но они пока не вернулись. Я помогала старикам собрать тела погибших, тех ребят, с кем ещё недавно играла и дралась, смеялась и пела песни. А теперь зажгла для них погребальный костёр…
У меня не было слёз, они застряли где-то глубоко внутри и не хотели проливаться, так что я не смогла даже оплакать свою потерю. Ушла от пылающего печального костра в сторону леса, надеясь на чудо: охотников ― немного, но вместе с ними можно было попробовать догнать ушедший караван с пленниками. И попытаться их отбить…
Но и тут меня ждало страшное разочарование ― напавшие на клан воины устроили засаду. Все пятеро охотников лежали на снегу, вражеские стрелы нашли каждого. И он был там ― чуть в стороне от остальных, Нил до последнего пытался ползти в сторону уже полыхавших домов. Я вскрикнула и упала рядом с ним на колени:
— Как ты посмел, враг мой, умереть вот так, покинуть меня, оставив совсем одну? Что же ты наделал… ― так долго сдерживаемые слёзы хлынули из глаз. Я упала ему на грудь и зарыдала.
И тут он застонал, заставив меня вздрогнуть и вскочить на ноги:
— Жив, жив… ― повторяла, схватившись за голову, ― что же делать?
Растерянно крутилась по сторонам, ожидая помощи, хотя знала, что она не придёт.
— Ведунья, что живёт совсем недалеко в лесу ― мама не раз посылала меня к ней за отварами для младших братьев. Она должна помочь, не захочет ― заставлю…
Со стоном взвалила тяжеленного врага на спину и, согнувшись в три погибели, еле переставляя ноги, вязнущие в глубоком снегу, потащила его в лес. Пот заливал глаза, было жарко, хотя на улице стоял мороз, моя перекинутая на грудь растрепавшаяся коса волочилась по сугробам, но я упрямо двигалась вперёд.
Остановилась у землянки, окружённой хилым плетнём, и страшным, срывающимся голосом крикнула:
— Эй, тётка Ная, открывай дверь, да поживее!
И видно было в этом вопле что-то особенно пугающее, потому что простоволосая ведунья выскочила на порог в одной рубахе и, взглянув на меня, ахнула. Я отпустила свою ношу на снег, со стоном распрямив одеревеневшую спину и, сняв с плеча лук, навела стрелу прямо ей в лоб:
— Лечи его, тётка… Если он умрёт, последуешь за ним.
Она гордо подняла голову и, сердито посмотрев на меня, сказала:
— С ума ты сошла, Марья! А ну, положи лук и хватай парня за ноги, вместе потащим в дом.
Послушно сделала, как она велела, и хоть сердце так и выскакивало из груди, спина не разгибалась, а руки и ноги дрожали от усталости, мы сумели занести его в дом. А потом, молча сидя на старом сундуке, смотрела, как ведунья хлопочет, вытаскивая стрелу и прижигая рану, прикладывая к ней тряпицу с мазью. У меня не осталось сил, но строгая Ная, не поднимая глаз, буркнула:
— Рассказывай, что там у вас приключилось.
Я покорно кивнула. Слова сыпались из меня горохом, перемежаясь с всхлипами, но она всё поняла. Дала мне кружку с зельем и велела выпить, прошептав лишь одно слово:
— Бедняжка…
Она хмурилась, натягивая на себя полушубок:
— Пошли, Марья. Возьмём сани и отвезём тела охотников, их тоже надо предать огню, они не заслужили быть растерзанными голодными волками.
Я согласилась. Ведьмино средство прибавило мне сил, и мы сумели исполнить свой долг, позаботившись о погибших. Вернулись в землянку, когда уже начало темнеть. Ная закрыла дверь на засов, но тут кто-то отчаянно заскрёбся в неё с той стороны.
Ведунья прислушалась и открыла. Внутрь тут же влетел большой лохматый пёс, верный друг Нила. Он сразу бросился к хозяину и,
