АКАДЕМИЯ НАУК СССР
M. TVLLI CICERONIS
CATO MAIOR DE SENECTVTE
LAELIVS DE AMICITIA
DE OFFICIIS LIBRI III
ЦИЦЕРОН
Издание подготовили
В. О. ГОРЕНШТЕЙН,
М. Е. ГРАБАРЬ-ПАССЕК и С. Л. УТЧЕНКО
РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ СЕРИИ
«ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПАМЯТНИКИ»
М. П. Алексеев, Н. И. Балашов, Д. Д. Благой, И. С. Брагинский, А. Л. Гришунин, Б. Ф. Егоров, А. А. Елистратова, Д. С. Лихачев (председатель), А. Д. Михайлов, Д. В. Ознобишин (ученый секретарь), Д. А. Ольдерогге, Ф. А. Петровский, Б. И. Пуришев, А. М. Самсонов (заместитель председателя), [С. Д. Сказкин].
Г. В. Степанов, С. Л. Утченко, [Г. В. Церетели]
ОТВЕТСТВЕННЫЙ РЕДАКТОР
С. Л. УТЧЕНКО
ОТ РЕДАКЦИИ
Предлагаемые вниманию читателя три поздних произведения Цицерона — диалог (т. е. беседа) «О старости», диалог «О дружбе» и трактат «Об обязанностях» написаны им на политико-философские темы: о значении старости в жизни человека; о политической мудрости людей преклонного возраста и об их ценности для общества; о дружбе как союзе между гражданами, близкими по политическим взглядам; о нравственных основах государственной деятельности и о гражданском долге; о вопросах морали. В диалоге «О дружбе» и в трактате «Об обязанностях», написанных Цицероном уже после убийства Цезаря, имеются также и отголоски событий времен падения республиканского строя в Риме.
Эти три произведения Цицерона переведены на русский язык не впервые. Трактат «Об обязанностях» («О должностях») был издан в 1761 г. Академией наук в переводе Бориса Волкова; беседа «О дружбе» вышла в 1852 г. в переводе П. Виноградова, а в 1893 г., вместе с беседой «О старости», — в переводе И. Семенова. Переводы Волкова и Виноградова снабжены примечаниями.
Оба диалога и трактат «Об обязанностях» оказали большое влияние на мыслителей и писателей поздней античности, раннего христианства, эпохи Возрождения и на французских просветителей и часто цитируются ими. Представляя собой выдающиеся памятники мировой культуры, они в то же время являются образцами римской прозы.
Комментарий содержит две вводные статьи и примечания
МАРК ТУЛЛИЙ ЦИЦЕРОН (106—43)
Мрамор. Ватикан
О СТАРОСТИ
(Катон Старший)
* * *
[Первая четверть 44 г.]
(I, 1) Тит мой, если тебе помогу и уменьшу заботу —
Ту, что мучит тебя и сжигает, запав тебе в сердце,
Как ты меня наградишь?[1]
Ведь мне дозволено обратиться к тебе, Аттик, с теми же стихами, с какими к Фламинину обращается
Тот человек, что был небогат, но верности полон[2].
Впрочем, я хорошо знаю, что ты не станешь, подобно Фламинину,
Так терзать себя, Тит, и денно и нощно заботой[3].
Ведь я знаю твою умеренность и уравновешенность, а то, что ты привез из Афин не только прозвание свое[4], но и просвещенность и дальновидность, хорошо понимаю. И все-таки я подозреваю, что тебя иногда чересчур сильно волнуют те же обстоятельства, какие волнуют и меня самого[5], но найти утешение от них довольно трудно, и это надо отложить на другое время.
Но теперь мне захотелось написать тебе кое-что о старости. (2) Ведь общее бремя наше — старость, уже либо надвигающуюся на нас, либо, во всяком случае, приближающуюся к нам[6], я хочу облегчить тебе, да и самому себе. Впрочем, я твердо знаю, что бремя это, как и все остальное, ты несешь и будешь нести спокойно и мудро. И вот, когда я думал написать кое-что о старости, то именно ты представлялся мне достойным этого дара, которым мы оба могли бы пользоваться сообща. Для меня лично создание этой книги было столь приятным, что оно не только сняло с меня все тяготы старости, но даже сделало ее тихой и приятной. Следовательно, нам никогда не восхвалить достаточно достойно философию, повинуясь которой человек может в любом возрасте жить без тягот.
(3) О других вопросах я говорил уже немало[7] и буду говорить еще не раз; но в этой книге, которую я тебе посылаю, речь идет о старости, причем всю беседу я веду не от лица Тифона, как поступил Аристон Кеосский[8] (ведь сказание едва ли показалось бы кому-нибудь убедительным), а от лица старика Марка Катона, чтобы придать своей речи большую убедительность. Рядом с ним я изображаю Лелия и Сципиона, удивляющимися тому, что Катон переносит старость так легко, а его — отвечающим им. Если покажется, что он рассуждает более учено, чем обыкновенно рассуждал в своих книгах, то припиши это влиянию греческой литературы, которую он, как известно, в старости усердно изучал. Но к чему много слов? Ведь речь самого Катона разъяснит тебе все то, что я думаю о старости.
(II, 4) Сципион. — Вместе с присутствующим здесь Гаем Лелием я очень часто изумляюсь, Марк Катон, как твоей выдающейся и достигающей совершенства мудрости, так особенно тому, что я ни разу не почувствовал, что тебе тяжка старость, которая большинству стариков столь ненавистна, что они утверждают, что несут на себе бремя тяжелее Этны[9].
Катон. — Вы, Сципион и Лелий, мне кажется, изумляетесь не особенно трудному делу. Тем людям, у которых у самих нет ничего, что позволяло бы им жить хорошо и счастливо, тяжек любой возраст; но тем, кто ищет всех благ в самом себе, не может показаться злом ничто основанное на неизбежном законе природы, а в этом отношении на первом месте стоит старость. Достигнуть ее желают все, а достигнув, ее же винят. Такова непоследовательность и бестолковость неразумия! Старость, говорят они, подкрадывается быстрее, чем они думали. Прежде всего, кто заставлял их думать неверно? И право, как может старость подкрасться к молодости быстрее, чем молодость — к отрочеству?[10] Затем, каким образом старость могла бы быть на восьмисотом году жизни менее тяжкой, чем на восьмидесятом? Ибо, когда годы уже истекли, то — какими бы долгими они ни были — неразумной старости не облегчить никаким утешением. (5) И вот, если вы склонны изумляться моей мудрости, — о, если бы она была достойна вашего мнения и моего прозвания![11] — то я мудр в том, что следую природе,
