Грей
Долли и Эдуард
1. Пролог
Когда Эдуард вошел в комнату Тома, Долли спала. Ну а что еще прикажете ей делать? Долли порой во сне встречала восход (не будем говорить, что наглым образом просыпала, покуда иные вовсю трудились), вставала лишь ближе к обеду, пропустив завтрак, плотно трапезничала, приводила себя в порядок: долго умывалась, прихорашивалась перед зеркалом. И зачем? Для кого?
— Для себя самой! Тебе бы тоже не помешало иногда! — так отвечала Долли, когда Эдуард ее об этом однажды спросил. А после снова дрыхла, даже никому не показавшись на глаза. — Иди отсюда, перепачкаешь ковер! Помойся! Эдуард, ты что, в грязи валялся?
— И зачем? — невольно спрашивал он снова, не обращая внимания на ее замечания, потом уходил. Долли засыпала в кресле подле раскрытой книги, которую мучил Том где-то после обеда, до того, как вместе со всеми приступить к дневным хлопотам по хозяйству вплоть до позднего вечера. Эдуард ему помогал, выбрасывая ненадолго лентяйку из головы. Ненадолго. Потому что, будто бы нарочно, Долли снова попадалась ему в самых неожиданных местах, где она просто брала… и засыпала!
Она могла уснуть за обеденным столом на кухне, на кресле-качалке в объятиях клетчатого пледа, в кровати, на пуфике, порой она просто валялась на ковре в самых абсурдных позах.
К ночному сну она тоже отходила рано, чаще всего в ту пору, когда солнце еще не превращалось в огромный розово-красный шар где-то среди плакучих ив близ реки, ветви которых походили на нити, отделяющие кухню от коридора. Эдуарду иногда чудилось, что ветви деревьев так же позвякивают, когда ветер играет с ними, хотя ничего общего у пластмассовых штучек на синтетической нитке и у тонкой плоти деревьев с зелеными листьями нет. Или это сверчки, которых он ни разу не видал, но вечно слышал тут и там? Или еще некто?
— Что делала? — интересовался Эдуард, когда в очередной раз обнаруживал свою соседку на том же самом месте (места менялись, это вы уже поняли), где заставал ее после позднего завтрака. Но вот привычки Долли — оставались постоянными, как то, что утром прокричат петухи, сосед Тома поедет на дребезжащей тарантайке в город, а мальчишка семейства Шепард погонит овец на пастбище — Эдуард наблюдал все это каждый-прекаждый день.
— Читала, — отвечала она, потягиваясь и улыбаясь. Долли никогда не спрашивала, что же сегодня делал Эдуард.
Он как-то и не обращал на это внимание, но на сей раз внутренне вознегодовал. Как так? И почему же она — такая? Как бы выразиться поприличней? Такая вредина!
— И как? О чем там говорится? — снова вопрошал Эдуард, хотя на деле его это ничуть не интересовало (или он старался себя в этом убедить). Но уж таков он — учтивый, вежливый, заботливый. Он — друг. Да, и для Долли тоже, хоть его таковым, скорее всего, не считали.
— Как тебе сказать… — Под этим она подразумевала: “Ах, Эдуард, какой же ты дурашка! Ничегошеньки же ты не поймешь, даже если я тебе растолкую, разжую и в рот положу, все, абсолютно все из этой книжицы — от корки до корки, от первой строчки — до самой-самой последней!”
Так и вращалась круговерть дней. Но он с упорством осла спрашивал, а она… Она с упорством коровы ему отвечала. На том и спасибо!
“И почему я все время к ней лезу? И почему она мне все-таки отвечает? А если я перестану с ней разговаривать? Она этого и не заметит…”
Но он ничего не менял. Долли — тоже. Эдуард спрашивал. Она — отвечала. Тогда он еще не понимал, суть — не в их обоюдном упорстве и упрямстве.
И разве, если тебя спросят — ты не ответишь? Хоть как: язвительно, с пренебрежением, с целью поставить на место или даже унизить, высмеять. Ответишь. Потому что такова наша природа — всем нам надо общаться. Даже Долли. Даже Эдуарду. Двум противоположностям из двух разных миров. Ибо одиночество — самое страшное, что только есть на земле.
К тому же, он прекрасно знал распорядок дня Долли (не считайте, что специально выучил — тут уж не прогадаешь), как и то, что ему ответят (а вот тут — точно выучил). А Долли, хоть и никогда ничего не делала и никак не участвовала в их жизни, знала про его забитый делами с утра до вечера день. Она иногда, покуда Эд не видел, наблюдала, устроившись на подоконнике, за тем, как Том с ним уходят по делам. Иногда даже следила за ними, поэтому и не спрашивала — знала ведь. Знала!
— Что думаешь, то и скажи!
— Вот как?! — Глаза ее округлились, она стряхнула с себя сон будто первый снег — эти рыхлые и холодные хлопья (зиму Долли не любила). Цокнула, надулась, Эду показалось, что она — такая миниатюрная — даже увеличилась в размерах. — Об одном глупом и напыщенном болване, который сует свой нос в чужие дела! Вот о чем! — Она захлопнула книгу.
Эдуард от неожиданности вздрогнул и попятился.
Изобретательной во лжи Долли тоже никак не назвать, ведь читать она не умела. Впрочем, как и Эдуард. Иногда ему казалось — Том тоже не умеет читать — просто с книгой так хорошо сидеть. Эти вещицы — книги — для того и сделаны, чтобы посидеть. А еще лучше — полежать. Уж в этом Долли знала толк! Ну как бы вы читали книгу, крутя руль трактора? Или во время прополки сорняков, ловли рыбы, покупок в магазинчике в городе? Во время шага и бега? Во время купания — в пруду или в ванной? Вот-вот.
Эдуарду думалось, что Долли так обожала чтение (точнее, делала вид, будто читает), оттого, что само это занятие предполагало лодырничество — саму суть ее природы, а еще желание выделиться — вторая ипостась.
— Потому что ты не умеешь, — сказал Эдуард.
— Каков наглец! Думаешь, все такие же глупые, как ты, Эд?
— Тогда скажи, — Он кивнул в сторону книги, — что там?
— Будто ты поймешь такие сложные вещи, бестолочь! — гнула она свое.
— А ты попробуй, вдруг и пойму! — не унимался Эд. Долли его сегодня особенно разозлила своим поведением — она снова дрыхла весь день, бездельничала, к тому же, еще и огрызаться вздумала! А он… он
