Мир трёх богов. Путь сквозь тень
Глава первая
There's something in your past
That you can't erase
Build the road in front of you
You can't fix a broken heart
In a couple of days
So bring it back or start anew
Miracle of Sound, «Calamity»
Говорят, что человек ко всему привыкает. Мне всегда казалось, что это требует уточнения — поскольку к некоторым вещам всё же привыкнуть невозможно.
Причём это довольно обычные вещи, ничего особенного. Ужасные, даже чудовищные, но совершенно обычные. К примеру, неизлечимо больные люди, страдающие каждый день, не могут «привыкнуть» к мукам, и единственным выходом для них остаётся небытие. Так же от невыносимой боли и ужаса недолго и сойти с ума. И всё-таки утверждение имеет под собой почву, если его слегка адаптировать. Допустим: «человек привыкает ко всему, к чему можно привыкнуть».
Звучит глупо? Возможно. Зато объясняет, почему лично мне концепция ада всегда казалась немного натянутой. Вечные муки по определению могут применяться только к вечно живому телу или душе. Если она — душа — не способна умереть или сойти с ума, то в какой-то момент обязана привыкнуть.
В общем-то, именно это со мной и произошло.
С момента спасения Сердца мира прошло… время. Сложно сказать, сколько именно времени — по ряду причин. Во-первых, в пещере, расположенной глубоко под землёй, невозможно было следить за сменой дня и ночи. Во-вторых, магия Застывшего города, который находился прямо над пещерой, вмешивалась во временной поток, заставляя его то замедляться, то нестись с удвоенной скоростью. В-третьих…
В-третьих, первые дни, а то и недели, основным моим занятием было лежать на земле, схватившись за голову, орать от боли, ужаса и безысходности, умирать, возрождаться, звать на помощь всех, кого я мог вспомнить, умирать, возрождаться, снова умирать и находиться на тонюсеньком волоске от безумия.
И всё же, невзирая на все препятствия, время прошло, а вместе с ним начал ослабевать эффект проклятия Деи.
Сперва притупилась боль. Да, каждый раз закрывая глаза, я продолжал падать и разбиваться насмерть, но теперь это ощущалось, ну, не как в первый раз. Скорее как сильный ушиб колена или вывих плеча. Резко, болезненно, но вполне терпимо.
Вслед за болью ушёл страх — теперь я смотрел на череду смертей, словно самое скучное в мире кино с собой в главной роли. Упал, разбился, реснулся. Упал, разбился, реснулся. Романтика! Взгляд со стороны окончательно заглушил боль, на смену ей пришли раздражение и усталость. Последняя быстро переросла в сонливость, а та нарастала до тех пор, пока я наконец не заснул по-настоящему.
Здесь проклятье, видимо, сообразило, что клиент ускользает и опять подсунуло мне кратчайший путь до кратера, даже во сне. Но там-то у меня точно была отключена боль, плюс несколько раз за сон удавалось перехватить контроль над ситуацией и либо взлететь высоко над пустыней, либо нырнуть вглубь кратера, как в прохладную ласковую воду.
У ныряний во сне оказался неожиданный побочный эффект. Когда я проснулся, то впервые за время осознал, что страшно хочу пить. Самое смешное, что основной причиной моих последних смертей — реальных, а не навеянных проклятием памяти — была как раз жажда. Ещё раза три я умудрился разбить себе голову о камень, но это не существенно, жажда определённо брала первое место. Просто я этой жажды не осознавал до момента, пока не удалось выспаться.
Вокруг царил кромешный мрак, но некоторые действия прекрасно проводились на ощупь. Быстрая проверка инвентаря показала, что сумка со всем содержимым всё ещё была при мне. Дрожащими от нетерпения руками я нащупал бурдюк из шкуры мантикоры и запрокинул его, пытаясь сделать хотя бы глоточек воды. В следующую секунду я нащупал кое-что другое — разорванное дно.
Блеск. Просто супер. Минус один полезный предмет, а пить всё ещё хочется.
Так, значит. Не хотите по-хорошему — будет по-плохому. Мародёр у нас Ронан, но тяжёлые времена требуют тяжёлых решений. По моим прикидкам, небольшая пещера должна была быть просто усеяна телами легионеров, а также жрецов и магов Ордена Священной Крови. У всех них с собой наверняка остались какие-то припасы, особенно вода в флягах. Меньше всего на свете мне хотелось в полной темноте пытаться обобрать уже хорошенько полежавших покойников, но умирать от жажды хотелось ещё меньше. Ещё вариант — дыхнуть «Языком саламандры» и сориентироваться, но при этом умудриться не поджечь одежду на трупах и не устроить пожар. Пожалуй, лучше перестраховаться…
Мне казалось, что я должен чуть ли не на каждом шагу спотыкаться о тела, но по внутренним часам прошло не меньше пятнадцати минут, пока я наконец не обнаружил какой-то предмет. Палка с тряпкой на конце — факел! Подняв находку в воздух, я на радостях чуть не дунул на неё мастерским «Языком», но подавился пламенем — к счастью, фигурально. Не хватало ещё испепелить деревяшку и снова ползать в потёмках. Вот ещё отличная идея — мог бы усилить спелл «Сердцем демона», а затем уже дыхнуть!
А, да. Не мог бы. Этот поезд уже ушёл.
Слабый, базовый «Язык саламандры» зажёг факел без особых проблем, и я смог оглядеться — впервые с тех пор, как Сердце мира покинуло это место, а за ним последовала Дея. К моему изумлению, пещера выглядела совсем не так, как то, что я рисовал в голове. То есть, в основном ничего не поменялось: стены с едва заметными следами обработки, пустующий теперь постамент по центру, расплавленная и застывшая масса камня на месте выхода. Только вот пол был абсолютно чист, словно пока я бился головой об камень и загибался от жажды, сюда тайком пробралась бригада волшебных гномиков, которые вытащили все трупы и подмели пепел от тех, кого лично уничтожила Дея. Потом гномики так же беспалевно свалили.
Абсолютный идиотизм этой зарисовки заставил меня сперва захихикать, а затем согнуться пополам от приступа бесконтрольного хохота. Я выронил факел и сам упал на пол, держась за живот, пока пересохшая глотка выталкивала наружу звуки, отдалённо напоминающие смех. Я чувствовал, что мог бы заплакать в этом приступе лёгкого сумасшествия, но вместо слёз ощущал лишь лёгкое жжение в уголках глаз — обезвоживание зашло слишком далеко. Мои попытки взять себя руки и успокоиться ни к чему не привели.
— Не… честно… — прохрипел я, когда на глаза начала наползать пелена. —
