Рейвен Кальдера
ЧТО ТАКОЕ БОГИ И КАК С НИМИ БЫТЬ
Плох тот ветер, что не может вымести сор из мозгов.
Введение: дебри языческой теологии
Одна моя знакомая язычница рассказала такую историю: она начала встречаться с парнем, который производил впечатление умного, серьезного и прогрессивного человека. Человека, не погрязшего в предрассудках консервативных массовых религий; человека, который, казалось бы, мог разделить ее взгляды или, по крайней мере, не заклеймить ее как сатанистку. И вот у них зашла речь о религии, и моя знакомая сообщила своему парню, что она — язычница. Тот кое-что слышал и даже немного читал о том, что представляет собой эта вера. И, тем не менее, в ответ он воскликнул: «Ну и ну! А мне казалось, что ты такая умная и серьезная!»
Для него язычество было отнюдь не тем кощунственным бесовским культом, каким оно мнится людям, не столь осведомленным о сути этой религии. Для него оно было всего лишь примитивной, наивной и неуклюжей практикой, не заслуживающей серьезного внимания, — некой утешительной смесью неосознанных детских суеверий с бессмысленным экстазом фанатов на рок-концерте. Иными словами, язычество казалось ему даже не столько «верой», сколько субкультурой, ориентированной скорее на социальную деятельность в рамках своей страты, чем на реальное служение богам. И признать эту субкультуру полноценной религией для зрелого и вдумчивого человека, настроенного на решение важных духовных вопросов, он, разумеется, не мог.
Именно с такой точкой зрения на мою веру я все чаще и чаще сталкиваюсь в межрелигиозных кругах, и у большинства современных язычников, с которыми я обсуждал вышеописанную проблему, не находится ответа на вопрос, как с этим быть.
Те немногие, кто предлагает хоть какие-то решения, склоняются к тому, чтобы для начала сделать нашу субкультуру более приемлемой для других религиозных субкультур, но лично мне подобный подход представляется ошибочным. Одна из основных причин, по которым нашу религию не принимают всерьез, собственно и состоит в нашей зацикленности на неоязыческой субкультуре (или группе субкультур), в сферу которой, как ни печально, попадают даже наиважнейшие вопросы этики, политики и жизненных ценностей. Поэтому прежде всего нам следовало бы задаться другими непростыми вопросами, касающимися нашей религии как таковой. Даже полемизировать о ней (а я понимаю, что полемика неизбежна) — и то лучше, чем игнорировать проблему вовсе. Если мы не можем объяснить глубинную суть нашей религии (или, возможно, лучше сказать «религий», потому что между нашими общинами немало различий и разногласий) людям посторонним, это значит, что мы и сами не понимаем ее до конца.
Я отдаю себе отчет, что теология неоязыческого политеизма мало кому интересна, включая и самих язычников. Неоязычсство родилось на почве нескольких мистериальных традиций, придерживавшихся достаточно емкого и ясного теологического мировоззрения, но со временем в его ряды влилось множество беженцев от массовых религий. Многие из них, по восторженному выражению кого-то из таких «эмигрантов», фактически, искали «религию для людей, которые не верят в религию»! Некоторые вообще не верили в богов и духов, да и ни во что, кроме самих себя, но в неоязычестве обнаружилось нечто такое, что их привлекло, — например, прогрессивная этика, отсутствие сексизма и гомофобии, культура положительного отношения к сексу и к женщинам, акцент на уважении к Природе, сопутствующие магические традиции, возможность создания неиерархических групп, да или хоть бы эстетика в духе «Властелина колец».
Казалось бы, таким анархистам от теологии следовало податься не в язычество, а в буддизм, но в буддизме есть свои сложности: акцент не на сакрализации, а на преодолении природного мира, многочасовые однообразные упражнения и вековые наслоения азиатского культурного наследия, которое формально не является частью буддийской системы, но приклеилось к ней намертво. Неоязычество же было свободно от подобных проблем и представлялось идеальной религией, удобной во всех отношениях… если только не задумываться о том, что, по идее, не худо бы и в самом деле верить во все эти древние языческие мифы со всеми их персонажами. Но большинство беженцев даже не забивали себе этим голову. Мифы можно было запросто перетолковать как притчи о глубинных процессах в человеческой психике, а богов представить как внутренние архетипы. Ритуалы можно было исполнять чисто механически, не отказываясь от них лишь потому, что они приятны «коллективному бессознательному», и ни на миг не задумываясь, что подобный подход может восприниматься как кощунство. Мы полагали, что наша религия — это практика, а не вера, и многих язычников такое отношение вполне устраивало.
Другие неоязычники тяготели к пантеизму, панентеизму и синкретизму. Все боги, полагали они, — это лишь различные ипостаси Единой Божественной Энергии, лишенной каких бы то ни было отличительных черт, кроме одной — божественности. Эту Энергию уподобляли бриллианту о множестве граней: в каждый данный момент видна лишь та его сторона, которой он повернут к свету, но все эти стороны — части одной и той же «сверхсущности». (Представления такого рода можно почерпнуть из самых разных источников, но самый прямой из множества путей, которыми пантеизм пришел в современное неоязычество, пролегал, по-видимому, через учения трансцендентализма и спиритуализма, а те, в свою очередь, черпали вдохновение в индуистской философии веданты, которая с древних времен проповедовала сущностное единство политеистического пантеона.) На этом основании многие стремились выявить функциональные соответствия между различными божествами, распределить их по категориям, а затем свести каждую категорию к какому-нибудь одному божеству, носящему множество имен. Можно было и не отказываться от многочисленных имен, но все они использовались как различные обращения к одной-единственной Богине или паре Богиня/Бог. Благодаря этому отпадала нужда в соблюдении культурного контекста: если все богини любви — это одна и та же богиня любви, хотя и воспринимавшаяся в различных культурах по-разному, то не имеет значения, каким из множества имен вы ее назовете и будут ли ваши подношения, ритуалы или представления о ней созвучны изначальному культурному контексту. Большинство из тех язычников, которые, по сути дела, верили во все подряд, были пантеистами. Вопреки сложившемуся стереотипу, вплоть до недавнего времени настоящие политеисты встречались довольно редко.
Когда эти настоящие политеисты решались заявить о своей позиции, неязычники (а во многих случаях и язычники-архетиписты) зачастую насмехались над ними, обвиняя в приверженности архаическим взглядам и слишком буквальном понимании «всех этих сказок». Особенно забавно эти упреки выглядели в устах неязычников, следующих иудео-христианской традиции: древнюю мифологию Запада они
