Портреты
Песенка
За окном туманы стелются
Предрекая одиночество.
Может, в жизни все изменится,
Безысходность эта кончится.
На листах своей распутицы
Я поставлю многоточие.
Но кого хочу — не любится,
А кого люблю — не хочется.
Вот и солнышко проглянуло,
И лучами счастья светится.
И плохое в вечность кануло,
Только в это мне не верится.
Параллельны судьбы-улицы,
И прекрасней нету зодчества,
Лишь кого хочу — не любится,
А кого люблю — не хочется.
Я искал, как жаждой мучимый,
Где исток любви скрывается,
Всё искал и верил в лучшее,
Всё ищу— а жизнь кончается…
Гроздья лет смахну устало я,
И неважно, что пророчится.
Бывшее, как снег, растаяло,
Но любить еще так хочется.
Целлюлоид
Сверкает на солнце
Обёртка немыслимых грёз
И соткан узор
Голливудских улыбок красавиц.
Messages оконца,
Unreal улыбок и слез,
И шёлковый взор,
Вызывающий белую зависть.
Секунды так точно
На нотной постели лежат.
И краскою алой
Отцовство души пламенеет.
Correct-оболочка,
Целлюлоидный
фант муляжа.
Взмахнув зажигалкой,
Узнать бы — а что уцелеет…
Ты — гость
(А.С.)
Что от тебя остаётся,
Когда ты уходишь?
Строчек сбивчивых рябь.
Миф о мальчике-солнце.
Длинная тёмная прядь,
Словно змея, извиваясь,
Тянется к шее моей.
Ты же ушёл, улыбаясь…
В бездну нескольких дней.
Что от тебя остаётся,
Когда ты уходишь?
Дымное марево «не».
«Не»-рот, который смеётся,
«Не»-ум, горящий в огне,
Льда разливающий пламя
Странно-веселой любви…
Фразы абсурдной драмы…
И фейерверк-водевиль.
Что от тебя остаётся,
Когда ты уходишь?
Да не рву я гитарные струны!
Что же еще остаётся –
Греметь сковородкой чугунной,
И ждать, что свалится чудо,
Мурашсчатое и злое…
Пока что хватает посуды–
Чтоб стенку не бить головою.
Что от тебя остаётся,
Когда ты уходишь?
Мыслей рассыпанных горсть…
Окурков задумчивых блюдце.
Ты — гость…
Мальчик Бананан
Ты не слушал «мочалкин» блюз.
Из всего творишь балаган.
И, закинув на плечи груз,
Живописен, как Бананан.
Смятый пластиковый пакет
Для души броня и обман.
Исправлений ошибок— нет…
Жизнь одна — в том её изъян.
Отсчитают года навзрыд
Добры люди, кивнув в стакан.
Под личиной нахала — стыд.
Подари серьгу, Бананан.
Ты
(В.А.)
Я стояла
на сквозняке
главных улиц,
Чтобы увидеть твой
слегка хромающий силуэт.
Но сквозь меня только
текла вереница лиц…
И тщетность
паутиной затянула ход планет.
В этот солнечный день –
А тебя нет.
Ни иронии, ни внутренней доброты.
Чтобы так разбиться об тебя влёт…
Улыбнуться и сказать — «Ты…».
Развевался по ветру мой шарф.
Паутина сверзнулась,
как пыль.
Закрутился быстро
земной шар.
В сердце снова царит стыль.
Притча о марсианах
(Стасу Г.)
Собрались марсиане на литературный совет –
Как землю им поработить?
Тихо качался абажурный свет,
Ухал филин,
спутывая нить.
Лица чудаков, говорящих с экрана,
Лики святых в забытой деревенской глуши.
— Мы — марсиане, реальные, не из романа,
По-настоящему нужно крушить.
Эти писатели… много ли знали!
Время игрушек проходит само.
Люди — смешные.
Верили вралям.
Смоем позорное наше клеймо!
Выберем сына из племени людского,
Сердце и мозг испытаем его!
— Сына — в пробирку? Может, в оковы?
И почему лишь его одного?
— Род человеческий — он примитивный.
А у нас еще дома дела.
Выбор случайный, но конструктивный.
Так Ева Адаму плод принесла.
…
Медленно догорал зеленый закат.
Вождь племени марсиан курил, покашливая, трубку.
— М-да…Трудный орешек…-
В бассейне перекатывался скат,
Болело горло и саднило руку.
— Он вышел к нам без пистолетов и шпаг,
Взгляд его был наполнен синевой до краев.
Землю в ладонях он нес, словно стяг,
Запекшийся
как кровь.
Эту планетку, выжившую из ума,
Защищал так, что сводило скулы.
М-да…Мы проиграли.
Так и просится — «мешок дерьма»,
Но я — философ.
И обиду как ветром сдуло.
И вот что скажу я вам,
кареглазые и желторотые –
Земли защитники — они как оглашенные,
И горы сдвинут, и сделают навеки уродом –
Глаза их синие и мозги совершенные
В каждом камешке притаились, словно змеи.
Не связывайтесь,
сидите мирно, бамбук курите.
А закат, как роза здешняя — зеленеет.
А писателей этих… Не трогайте, не будите.
Кликуша
(М. Березиной)
У церкви неброской, стоящей почти на кладбище,
У черной ограды, хранящей узоры веков,
Прохожий отталкивал руку назойливой нищей,
Беззубо жующей обрывки каких-то стихов.
Она всё цеплялась, края обрывая одежды,
Крестила костляво следы уходящего вдаль.
В глазах синерусских как сполохи бывшей надежды
Осколки слезинок взрывали тоску и печаль.
«Кликуша, кликуша», — шептали старушки в платочках
И хлопали дверью, гусиные крылья сложив.
Прохожий спешил в железно-
дорожную точку,
Чтоб вектор дороги за N-е время сложить.
И в душном вагоне, листая газеты страницы,
Мечтая о чае, забыв городские дела,
Он был словно в дымке. Но вздрогнул от вида девицы,
Что выплюнул тамбур. Ввалилась она — не вошла.
Ей фенечки-змеи украсили шею и руки,
Гитара дремала, касаясь вздыблённой груди.
Бездумные взоры её изучали со скуки.
Лишь фыркнул прохожий, гадая, что ждёт впереди.
Молчания птица парила в вагоне невинно.
Стучали колеса, дрожала одрябшая плоть.
Девица запела. Печально, надрывно и длинно.
За грязным стеклом всё текла вереница болот.
Про чёрные реки, ветра, зачумлённые лица,
Про руки бессильные и отрешённость травы.
Прохожий хотел убежать, оглянуться, укрыться.
Но строки вонзались,
вырвавшись из тетивы.
«Не узнанный Бог по дорогам ходил и селеньям.
Но люди пугались, завидев лохмотья вдали
И прятали лица, боясь своего отраженья
В прозрачных глазах, что хранили всю горечь земли.
Безумие лучше бездумья и лености мысли…»
Зашикали тетки, что девка, видать, не в уме.
Что вытолкать нужно, и взгляд ее чёрен, завистлив…
Но пела девица, как узник в холодной тюрьме.
Прохожий вскочил и почти побежал по вагону.
Но звук оборвался. Топтала девицу толпа.
И он обернулся. Кликуша рыдала вдогонку.
«Безумцы!», — он крикнул. Но злобою воздух пропах.
… У церкви неброской, стоящей почти на кладбище,
У чёрной ограды, хранящей узоры веков,
Молился прохожий. И в церковь вошел словно нищий.
Спаситель лучился сквозь синеву облаков…
