Глава 1
З а двадцать два года до описываемых событий
– Сожалею, господин генерал-губернатор, но она умерла. Ребенок – девочка.
– Дайте-ка мне ее сюда, хочу посмотреть.
Ему принесли крошечный окровавленный комочек, завернутый в одеяло. Эта больница на окраине города – тайная, ибо в ней лечили в том числе и преступников, – была в принципе не местом для Меньшикова. Однако пять минут назад генерал-губернатор оказался тут – и все же опоздал. Тот, кто пытался ему помешать, уже лежал высушенным мешком у входа в больницу, но время было упущено, и его племянница родилась без участия главы семьи. Это означало, что способности его погибшего брата будут ждать возможности воплощения еще какое-то время, и его дочь не станет одной из семьи. Генерал-губернатор даже думал ее умертвить, но в запахе ее крови чувствовалось что-то родственное, и, еще не зная зачем, он распорядился:
– Нанять кормилицу, вот деньги. Никому не сообщать о том, что она родилась так. Документами займутся нужные люди. И – мать как-то ее назвала?
– Да. Она умоляла назвать ребенка Милой…
Мила
Пульс 70 уд.мин, уровень стресса 31, дыхание размеренное
Утро она никогда не любила: считалось, что это – новый день, новое начало, но для нее это было отвратительное время, когда хочется только спать. Нет желания есть, нет желания умываться, нет желания выбирать одежду – приводить себя в порядок так, как это делают другие, подчиняясь обязательным ежедневным ритуалам. Она не понимала, почему всегда и все должно быть по правилам. Она была странной – или казалась таковой родителям, знакомым, сотоварищам по играм. Ее нежелание следовать правилам в детстве воспринималось сначала как блажь, потом как некий детский протест, позже – как отклонение. Товарищи и сверстники сторонились ее все больше, хотя были и те, кто разделял ее вопросы и непонимание.
Это утро ничем не отличалось от других: пробуждение, работа, обед в кафе, возвращение домой. То же отвратительное настроение, те же, доведенные до автоматизма действия, те же мысли, та же скука. В чем смысл этой работы? Она уже пять лет занимается проектированием дизайна мебели, и где результат? За последние тридцать лет на полках магазинов не появилось ничего нового: все те же игрушки, мебель, паромобили, одежда. Ну хорошо, одежда чуть поменялась – но не более чем косметически, из-за смены материалов на более экологичные.
При том – ползут, ползут слухи. Про врачей, которые утверждают, что человеческая жизнь должна быть длиннее, чем пятьдесят лет – и после этого пропадают, а их труды объявляются антинаучными. Про пожарного, который первым вошел в пылающий огнем особняк аристократа вместо спецслужб – и в подвале обнаружил пару десятков человеческих трупов, которые кто-то держал в камерах. А уже на следующий день он умер от остановки сердца. Надышался через противогаз угарным газом, галлюцинировал и умер.
А все эти новомодные течения, которые вдруг как из-под земли начали расти – ЛГБТ, бодипозитив, креационизм и куча прочей ерунды. Еще пять лет назад всего этого не существовало, а сейчас их становится все больше и больше. А аристократы молчат. И Император молчит. Им просто все равно. Но зато кружки типа того, в котором состоит она, – незаконны. Хотя их участники виновны лишь в том, что думают своей головой, думают и задают вопросы.
Зачем аристократам, владеющим магией, помогать им, простым смертным? Почему за их помощь нужно платить выполнением правил досконально? Что происходит с теми, кто нарушил правила? Откуда берутся преступники, если все воспитываются одинаково? Кто стоит за бойней на Театральной площади в 1994? И сотни других вопросов. А выводы... ну, каждый делает их сам, но в целом все знают ответ, только пугает он до дрожи. Аристократия и император – не люди. Люди – это их скот, который умело выращивается на прокорм. Они обеспечивают базовые потребности и охраняют стадо. А заодно и прореживают его на предмет болтливых, самых умных, смелых и сильных, которые задумываются о противостоянии.
Рутинные сборы не заняли слишком много времени, и Мила вышла на улицу. До работы ей было ехать примерно два квартала, но погода стояла вполне теплой для середины апреля, так что девушка пошла пешком. Старые кварталы Санкт-Петрограда были по-своему очаровательны. Дворцы нависали над мостовыми безмолвными стражами, следя за прохожими закрытыми стеклом глазами-окнами. Каждый раз, когда Мила проходила здесь пешком, ей казалось, что кто-то внутри просматривает ее мысли и выносит вердикт о ней; но солнечная погода притупляла паранойю – вечную спутницу жителей Империи или, по крайней мере, членов незаконных кружков. Черные стволы деревьев прикрывала зеленая дымка едва начавшей появляться листвы, раздавался бодрый цокот каблуков по камням мостовой – и тревога, не оставлявшая девушку последние месяцы, чуть притупилась.
Построенный великим Императором Петром город олицетворял стремление к великому. Но облупившаяся штукатурка дворцов, потемневшие от времени барельефы намекали, что все это в прошлом. Еще не так давно, каких-то триста лет назад, все ждали чего-то небывалого: экономическое благосостояние государства все крепло, расцветала наука и социальная жизнь. Еще при Императора Петре сократилась сначала до сорока, потом до тридцати часов рабочая неделя. Потом, в 1750 году, он передал престол своему сыну, Павлу. Сам же вместе с женой, Екатериной, остался при дворе советником своего сына. В 1800 году – после тщательной подготовки – отменено крепостное право. Народ ликует. Промышленность растет как на дрожжах, растут и крестьянские хозяйства. Аристократы нанимают бывших крепостных на обработку земли, платя им живые деньги. В общем – идиллия. В 1807 году какой-то корсиканец в Европе пытается поднять восстание, объявив себя Императором Франции, а сидящего на троне узурпатором. Через пару недель его нашли мертвым. Сердце остановилось.
Но вот беда: люди начали все чаще мереть, не доживая и до тридцати. Говорят, какое-то поветрие пришло. Не только у нас, в Европе так же.
Мир остановился в развитии. Сытый и довольный, он не деградировал – но и не изменялся. Незачем: в 1918 году принят при всеобщем ликовании закон о социальном минимуме – гарантированный словом Императора. Теперь, даже не
