Олег Стаматин
Хрю
Неожиданно я начинаю хохотать. Громко, хрипло, визгливо. Торопливые прохожие с возмущением и брюзгливостью отворачивают головы. Однажды на улице я встретил двух слепцов — они тоже шли и громко смеялись, размахивая веселыми руками. В дряблых веках ворочались мертвые глаза. Ничего в жизни не видел я более страшного. Ничего более возмутительного. Хохочущие уроды! Хохочущее несчастье! Какое безобразие. Если бы не страх перед отделением милиции, я бы надавал им оплеух. Горе не имеет права на смех.
А. Мариенгоф
Начало февраля. Восточная Сибирь. Стоит дикий мороз. В водосточных трубах стаей волков отзывается вьюга, а от беспощадного холода смерзаются ресницы. Небо в этот вечерний час уже смольно черное. Время от времени оно ненадолго показывается из-за густых клубов тумана, нависающих над затерянным в глуши моногородом, а затем вновь исчезает.
От теплого света одного фонаря к другому по обледенелой улице короткими перебежками движутся двое. Это восьмилетний я и моя мама.
Я семеню чуть позади и при каждом порыве ветра стараюсь спрятаться за силуэт родителя. Выходит это не всегда, и порой острые снежинки все же больно врезаются в лицо.
Очередной марш-бросок. Мимо мелькают тесно прижавшиеся к друг другу мрачные покосившиеся хрущевки и недостроенные бараки. Снег тоскливо хрустит, когда я опускаю на него подошвы валенок. Кратковременный отдых. Доля секунды, чтобы перевести дыхание и побежать дальше. Я погружен в свой внутренний мир.
«Странно, — думаю я, — ни в одной из книжек с картинками не нарисовано места, где было бы столь же холодно, как в нашем городе. Разве что на Северном Полюсе. Правда, там живут лишь белые медведи…»
Тут голову озаряет фантазия. Чудится будто хозяин арктики вдруг становится моим другом. Прежде я никогда не видел медведей, поэтому представляю его как большую собаку, но только добрее и пушистее. Новый друг защищает меня от напастей со стороны сверстников, а я играю с ним и кормлю с ладони. А еще я тут же воображаю удивление одноклассников, которые увидели, как я въезжаю во двор школы на белоснежной спине полярного мишки.
Замечтавшись, совсем забываю следить за дорогой и тотчас же ступаю на гололед. Ноги начинают разъезжаться. Словно бы в отместку за случайную потерю реакции яростно вскипает вьюга и вместе с клубами снега врезается в наши темные силуэты. На секунду ноги отрываются от асфальта, но уже в следующее мгновение сильным порывом ветра мою тушку, что есть силы бросает обратно на лед.
Обрушиваюсь на землю навзничь. Сильный удар приходится аккуратно в переносицу, но из-за холода боль едва ли ощущается. Оглушенный, податливо расстекаюсь по белой февральской простыне.
Наступает кратковременная тишина. Сквозь её пелену до слуха еле-еле доносится голос матери. Слова неразборчивы и обезображены.
Несмотря на жуткий холод, по телу начинает разливаться приятное тепло. Сильно клонит в сон. Я больше не желаю идти куда-либо. Хочется просто поддаться сладкой дреме и остаться в ней на целую вечность.
Спустя пару секунд, а мне они в тот момент кажутся несколькими долгими минутами, сложившуюся идиллию нарушает пришедший из глубин разума образ бабушки, которая когда-то говорила, что стоит только уснуть на морозе, и уже больше никогда не проснешься. Тогда я пугаюсь новоприобретенного состояния и из последних сил возвращаюсь в реальность.
Прихожу в себя, стоя на ногах. Родитель растирает мне лицо красным платком. Не сразу замечаю, что красный он от крови. А когда это все же происходит, то мама бросает на меня привычный успокаивающий взгляд многолетней усталости, но я все равно замечаю скрывающийся за туманной пеленой изнеможения дрожь испуганных зрачков. Мать видит это и тогда произносит: «Баяр, мальчик мой. Только без слез. Прошу тебя.»
Но я и не собираюсь плакать. Слишком холодно. На столь злостном ветру рискую тут-же замерзнуть и простудиться. Но дело не только в этом. Сказать честно, я и плакать то не умею. Смеяться тоже не всегда получается. В основном из груди вырываются лишь свистящие, похожие на туберкулезные хрипы. А стоит мне попытаться улыбнуться, как губы сами собой раскрываются и демонстрируют щенячий оскал мало чем смахивающий на улыбку ребенка.
Вот и сейчас, оторопевший от пугающего вида крови, лишь испуганно хлопаю глазами да отстраненно ожидаю дальнейшего развития событий. Но будто против моего ожидания ничего не происходит. Глядя друг другу в глаза мы вместе с мамой загадочно замираем посреди безлюдной улицы в окружении снежного хаоса пурги.
Постепенно мысли согреваются и приходят в движение. Разглядывая мамино красивое, но бледное и уставшее лицо прихожу к выводу, что вполне возможно мороз был ответственен за все беды, что происходили с нами в этом холодном городе. На каждом из нас мерзлота стремилась оставить свой неизгладимый след.
Мой дедушка, которого я очень любил, напился в мой пятый день рождения и замерз насмерть во дворе дома. А прошлой зимой из семьи ушел папа. У него появилась другая женщина. Переживая из-за развода родителей, младшая сестра серьезно заболела и не покидала своей кровати уже долгое время.
Наверное я был самым везучим среди родственников, потому что сибирская стужа просто лишила меня эмоций. Казалось бы это была ничтожная жертва в сравнении с другими, но я все равно сильно горевал.
А вот сильнее всех мороз затронул маму. С приходом зимы она превращалась в настоящего робота. Порой это сильно пугало. Так занимаясь делами по дому, мама часто впадала в транс, вывести из которого её было непосильной задачей. Приходилось звать бабушку. Та долго тормошила мать за плечи пока она не возвращалась к жизни. По этому поводу бабушка часто шутила, что именно поэтому от нас ушел отец. Ему надоело жить с тряпичными куклами.
Что касается моей безэмоциональности, то тут бабуля говорила, что мне повезло родиться в нужное время и в нужном месте. Я плохо понимал смысл этих слов, однако следом бабушка зачастую начинала долгий рассказ о своем детстве.
Она рассказывала, что когда-то была таким же апатичным и тихим ребенком как и я. В те далекие годы по её родной деревне гулял страшный голод уносивший в могилу целые семьи. «Это был кровавый и темный век», — часто вспоминала бабушка.
Хотя сейчас и были совсем другие времена, но нищета и голод никуда не делись. Они просто притаились и стали нападать на самых слабых. Одной из таких жертв было наше семейство.
Эти мрачные мысли резко обрываются, когда мама
