Стивен Кинг
Холли
Посвящается Чаку Верриллу: редактору, литературному агенту и прежде всего другу.
1951–2022
Спасибо, Чак.
"Иногда Вселенная бросает тебе веревку"
Билл Ходжес
17 октября 2012 года
1
Это старый город, и он уже не в лучшем виде, так же, как и озеро, рядом с которым он был построен, но есть районы, которые все еще выглядят довольно мило. Старожилы, вероятно, согласились бы, что самым красивым районом является Шугар-Хайтс, а самая красивая улица в нем — Ридж-роуд, которая плавно спускается от Колледжа искусств и наук Белла к Дирфилд-парку, расположенному двумя милями ниже. По Ридж-роуд проходит множество красивых домов, некоторые из которых принадлежат преподавателям колледжа, а некоторые — успешным жителям города: врачам, юристам, банкирам и топ-менеджерам бизнес-компаний. Большинство из этих домов представляют собой безупречно окрашенные викторианские постройки с изогнутыми окнами и изобилием декора.
Парк, где заканчивается Ридж-роуд, не так велик, как тот, что расположен прямо в середине Манхэттена[1], но несильно отстаёт от него. Дирфилд — это гордость города, и отряд садовников поддерживает его в великолепном состоянии. Да, есть запущенный западный участок возле Ред-Бэнк-авеню, известный как Тикетс, где иногда после наступления темноты можно наткнуться на тех, кто ищет или продает наркотики, и где иногда случаются ограбления, но Тикетс — это всего лишь три акра из 740. Остальные покрыты травой, цветами и пронизаны дорожками для влюбленных и скамейками, где старики читают газеты (теперь все чаще и чаще на электронных устройствах), а женщины болтают, иногда качая своих младенцев в дорогих колясках. Есть два пруда, и в одном из них иногда можно увидеть мужчин или мальчиков, плывущих на лодках с дистанционным управлением. В другом плавают туда-сюда лебеди и утки. Также имеется детская площадка. На самом деле есть всё, кроме общественного бассейна; время от времени городской совет обсуждает эту идею, но ее постоянно откладывают. Лишние расходы, сами понимаете.
В этот октябрьский вечер тепло для этого времени года, но мелкий дождик заставляет всех сидеть дома, кроме одного рьяного бегуна. Этого человека зовут Хорхе Кастро, он преподаватель писательского мастерства и латиноамериканской литературы в колледже. Несмотря на свою специализацию, он родился и вырос в Америке; Хорхе любит говорить людям, что он американец, как яблочный пирог.
В июле ему исполнилось сорок лет, и он больше не может обманывать себя тем, что он всё еще тот молодой лев, который добился мгновенного успеха со своим первым романом. Сорок — это тот возраст, когда нужно перестать врать себе, что ты еще хоть в чем-то молод. Если ты этого не делаешь, если подписываешься на такую лабуду, как "сорок — это новые двадцать пять", начнется твое падение. Сначала немного, но потом все больше, и в один прекрасный момент тебе пятьдесят с животом, свисающим через пояс, и таблетками от холестерина в аптечке. В двадцать тело всё прощает. В сорок прощает на время, в лучшем случае. Хорхе Кастро не хочет дождаться пятидесяти лет и обнаружить, что он превратился в еще одного жирного американского мужика.
С сорока лет нужно уже начинать заботиться о себе. Нужно поддерживать машину, потому что ее не обменяешь. Поэтому по утрам Хорхе пьет апельсиновый сок (там калий), за ним следует почти каждодневная порция овсянки (антиоксиданты), и раз в неделю он употребляет красное мясо. Когда ему хочется перекусить, он открывает банку сардин. Они богаты Омегой-3 (кроме того, вкусны!). По утрам он делает простые упражнения, а вечерами бегает, не переусердствуя, но проветривая свои сорокалетние легкие и давая своему сорокалетнему сердцу шанс проявить себя (пульс в покое: 63). Хорхе хочет выглядеть и чувствовать себя на сорок, когда ему будет пятьдесят, но судьба любит подшутить. Хорхе Кастро не встретит даже свой сорок первый день рождения.
2
Его обычный маршрут, которого он придерживается даже в мелкий моросящий дождь, заключается в беге от дома, который он делит с Фредди (по крайней мере, пока длится его статус писателя, преподающего в колледже) в полумиле от колледжа, к парку. Там он разомнет спину, выпьет немного витаминизированной воды из своей поясной сумки и побежит обратно домой. Морось на самом деле бодрит, и нет больше других бегунов, ходоков и велосипедистов, с которыми ему бы пришлось делить дорогу. Велосипедисты — самые худшие из них, считающие, что у них есть полное право ездить по тротуарам вместо дороги, даже при наличии велосипедной дорожки. В этот вечер тротуар принадлежит только ему одному. Ему даже не нужно махать рукой тем, кто мог бы выйти на свои великолепные старые затененные веранды подышать воздухом; погода заставила их остаться дома.
Всех, кроме одной: старой поэтессы. Она закутана в парку, хотя еще довольно тепло в восемь вечера. Она похудела до ста десяти фунтов (ее врач регулярно ругает ее за вес), и ей холодно. Даже более: ей сыро. Тем не менее она остается, потому что сегодня может родиться стихотворение, если придет озарение. Она не писала ничего с середины лета, и ей нужно что-то начать, прежде чем ее талант покроется ржавчиной. Ей нужно что-то изобразить, как иногда говорят ее студенты. Что более важно, это может быть хорошее стихотворение. Может быть, даже столь необходимое стихотворение.
Оно должно начаться с того, как туман вращается вокруг фонарей напротив нее, и затем перейти к тому, что она называет таинством. Которое включает все. Туман создает медленно движущиеся ореолы, серебристые и красивые. Она не хочет использовать слово "ореолы", потому что это банальное слово, много раз использованное. Почти клише. Но "серебристые"... или, может быть, просто "серебряные"...
Ее мысли отвлекаются на мгновение, чтобы заметить молодого человека (в восемьдесят девять лет сорокалетний кажется очень молодым), шлепающего по другой стороне дороги. Она знает его; писатель-преподаватель, который считает Габриэля Гарсиа Маркеса[2] величайшим прозаиком. Своими длинными темными волосами и маленькими усиками на верхней губе он напоминает старой поэтессе обаятельного персонажа из "Принцессы-невесты"[3]: "Меня зовут Иниго Монтойя, ты убил моего отца, готовься к смерти".
На нем желтая куртка со светоотражающей полосой на спине и до смешного узкие беговые штаны. Бежит, как на пожар, могла бы сказать мать старой поэтессы. Или как на звон колоколов.
"Колокола" наводят ее на мысль о колокольчиках, и ее взгляд
