Книга Все, что мы когда-то любили - Мария Метлицкая

Он двигался так же стремительно, как и двадцать лет назад. Или почти так же. Это была походка мужчины в самом расцвете сил, а не старика за семьдесят. И только ей были заметны крошечные изменения: чуть-чуть, почти незаметно, он стал по-стариковски пришаркивать и почти исчезла прежняя легкая пружинистость, когда казалось, что он идет не по земле, а немного «над» и вот– вот взлетит.

Да, никакой пружинистости не было. А все остальное было по-прежнему. Красивое мускулистое тело – видно даже под фирменным желтым поло. Ни грамма возрастного жирка, плоский живот и бока, красивые стройные ноги – молодой позавидует, – загар, рост, густые седые волосы, в общем, красавец.

Анна сидела за дальним столиком все того же кафе, где они встречались последние несколько лет. Сидела и нервничала, как перед первым свиданием.

Свободным оказался единственный столик под высоченным раскидистым платаном, и ее, маленькую и хрупкую – воробышка, как он ее называл, – попробуй заметь.

Он остановился, прищурился и стал озираться по сторонам.

«Пижон, – усмехнулась она. – Надень нормальные очки, старый пень, ведь ни черта не видишь!»

Но нет, очки он не надел, зато снял модные дорогущие солнцезащитные и наконец увидел ее. На его красивом загорелом лице расплылась блаженная улыбка. Он радостно замахал ей и, лавируя между столиками, стал пробираться к ее столу.

– Ну наконец-то, – облегченно выдохнул он, плюхнувшись на плетеный стул. – Ты нарочно так спряталась?

Она развела руками – дескать, сам видишь, как плотно все забито! Время ланча, что поделать.

– Перекусишь или только кофе? – заботливо спросила она.

– Перекусить? – задумчиво повторил он. – Наверное, нет, только кофе. Попробую дожить до обеда.

– Доживешь, – улыбнулась она, отпивая из чашки остывший, с осевшей пенкой капучино. – Как дорога? Доехал легко?

– Без происшествий – уже хорошо! – кивнул он, ища глазами официантку. – Немного застрял в горах возле Локарно, но это обычная история.

– Устал? – спросила она, точно зная, что он ответит.

– Немного, – неожиданно ответил он.

Ее брови взлетели вверх: ого! Впервые он признавался, что устал!

И тут она разглядела его глаза, красные от усталости, и опущенные уголки красивого рта, и почти белые брови – кажется, в прошлом году они были пегими. Или он их подкрашивал? Нет, вряд ли, это совсем не его.

Официантка, совсем молодая девочка, с большими, немного коровьими глазами, ослепительно улыбнулась и угодливо заглянула ему в глаза.

– Двойной эспрессо, – сказал он.

– И все же возьми сэндвич, – посоветовала Анна. – До обеда еще далеко.

– Ладно, сэндвич с соленым лососем, – согласился он. – Только прошу, никакого майонеза! Лосось, помидор и хаса! Тьфу, салат! – поправился он.

– Сэндвичи у нас готовые, их привозят с основной кухни, и все с майонезом, простите! – растерялась девица.

– Милая! – Он поднял глаза и пару минут изучал ее. – Сделайте так, как я вас прошу! Уверен, это в ваших силах!

Окончательно смутившись и покраснев, официантка застрочила в своем блокноте.

– А ты, Марек, по-прежнему производишь неизгладимое впечатление на женщин! – рассмеялась Анна. – И наверняка тебя это радует.

Досадливо махнув рукой, он скривился:

– А, перестань! Осталось совсем мало вещей, способных меня порадовать. А уж это… – И он снова махнул рукой.

Но чудеса – минут через десять на стол аккуратно и торжественно был поставлен именно тот сэндвич, который он попросил, – тост, копченый лосось, тонко нарезанный помидор и листья салата.

Счастливая официантка вежливо поклонилась.

Как же красиво он ел! Анна всегда любовалась. Правда, он все делал красиво – ел, спал, ходил, слушал музыку, читал книгу, одевался. И откуда такой аристократизм? Непонятно. Никаких дворян, графов и шляхтичей в его семье не было. Хотя кто знает – может, когда-то и согрешила прабабка с каким-нибудь важным паном, и правнуку это передалось.

Слева от их столика пышным цветом цвела желтая акация. Справа – кустарник с белыми пахучими цветами. Как он называется, этот кустарник? Ах да, это же жасмин! Что стало с памятью, боже! Но самое интересное – все то, что хотелось бы забыть и не вспоминать, в памяти держалось так крепко и цепко, что было ясно – это с ней навсегда.

Она глянула на него – тоненький листик салата повис на нижней губе. Да, старческая неряшливость никого не минует. И она протянула ему салфетку.

– Ну, ты доволен? – улыбнулась она.

Откинувшись на спинку стула, он кивнул и посмотрел на часы:

– Ого! Через десять минут у меня первый визит к врачу!

– Успеешь, – успокоила его она. – А кстати, ты придумал, на что будешь жаловаться?

Похоже, он немного обиделся – дурачок! Не понимает, какое это счастье в их возрасте – не иметь жалоб на здоровье!

– Ты думаешь, мне не на что пожаловаться? – обиженно сказал он. – У меня, между прочим, болит плечо! – Он на секунду задумался: – Правое, да. И еще, ты знаешь, я стал уставать. Казалось бы, не с чего, а устаю.

– Это возраст, мой дорогой! – улыбнулась Анна. – И он, увы, никого не минует. Даже таких крепышей, как ты. Это нормально, Марек, зря ты расстраиваешься. Ей-богу, зря!

«Нет, все-таки он удивительное явление природы, – подумала она. – Что называется, редкий экземпляр».

– Ну я, пожалуй, пойду. – Он поднялся. – Встретимся на обеде. Кстати, качество питания осталось на том же уровне?

– Все нормально, очень прилично. Хотя повар, кажется, поменялся.

Волоокая официантка, стоящая неподалеку, смотрела на него во все глаза.

– Ну вот, – усмехнулась Анна. – Кажется, ты разбил очередное женское сердце!

Он огляделся по сторонам и недовольно буркнул:

– Хватит делать из меня престарелого ловеласа. Кажется, я им не был даже в далекой молодости!

Действительно, ловеласом и бабником он никогда не был – был верным. Хотя бабы кружились вокруг, как осы над миской с вареньем: еще бы, такая фактура! Как говорила ее сестра Амалия, помесь Жана Маре и Жана Габена. Она смотрела ему вслед. Волоокая официантка тоже.

«Дурочка! Он же старик! – качнув головой, усмехнулась Анна и тут же вздохнула: – Бедная Шира! Он говорил, что она ревнивица».

* * *

Они с Мареком встретились, когда Анне едва исполнилось восемнадцать. Ей восемнадцать, ему девятнадцать – сущие дети.