Мы стояли на «Дельте», самой большой парковке в городе, ждали автобус.
Не люблю прикосновений, объятий, поцелуев, но тем не менее я обнимал бабушку за плечи. Чтобы ее не унесло ветром. Я ростом метр девяносто, а в бабушке и метра шестидесяти не будет, рядом с нами стояла ее дорожная сумка и какие-то люди. Мы молчали. Я раз или два, точно не уверен, глянул на бабушкины фиолетовые волосы. Вид ее розоватого темени с высоты птичьего полета всегда наводит меня на размышления. Смотрю и думаю: не будь этого темени, не было бы и моей мамы, а не будь моей мамы, не было бы и меня. Розоватое темя — это начало начал.
Херня все это. Ни о каком начале начал я не думал. Я другое хотел сказать, я посмотрел на ее розоватое темя и подумал о смерти и старости. Только у старости бывают такие редкие волосы, только старость показывает розоватое темя. И это тоже херня. Я просто смотрел на бабушкино розоватое темя и думал: когда же наконец придет этот хренов автобус.
А потом пришел автобус. Шофер открыл багажник, я забросил в дыру багажного отделения бабушкину сумку, помог ей подняться по ступенькам.
— Не волнуйтесь, мы за ней присмотрим.
Она села у окна.
Когда автобус тронулся, она смотрела на меня, я смотрел на нее. Я весело помахал ей обеими руками, она пошевелила пальцами правой руки.
БЛИЗНЕЦЫ
— Спишь?
— Не-а.
— Хорошо бы у меня было имя. Если у меня будет имя, я стану существом, а если я стану существом, то аборт превратится в убийство. Кому захочется стать преступником?
— Эмбрион — это и так уже существо, отец Ерко сказал по телевизору в передаче «Каждый день вместе с Богом».
— Я существо, я существо…
— И я существо.
— Мы с тобой два существа.
— Очень важно знать имена трупов. У каждого трупа должно быть имя, преступление должно иметь имя, так сказали в передаче «Хорватские военные преступники».
— Наше убийство не будет относиться к хорватским военным преступлениям. Мы не сербы, кроме того, войны больше нет.
— Нет, мы сербы.
— Как мы можем быть сербами, если у нас нет имен, если мы не существа? А когда мы станем людьми, если… Ты слышишь, как у меня дрожит голос, которого у меня нет, когда я произношу это «если»?
— Я слышу, как у тебя дрожит голос, которого у тебя нет, когда ты произносишь это «если».
— А когда мы станем людьми, мы будем хорватами, ведь наша мама крестилась и причащалась!
— Но об этом не знает ни наша бабушка, ни наша прабабушка.
— И что из этого?
— Папа-то наш — серб.
— Какой же он серб, если его зовут Дамир?
— Ты просто глупый-глупый плод. Когда мама нас родит…
— Если она нас родит.
— Когда мама нас родит, если она нас родит, то про тебя она по телевизору скажет: я родила ребенка, нуждающегося в особом отношении.
— Почему по телевизору?
— Потому что по телевизору все время говорят о детях, нуждающихся в особом отношении, а если мама не скажет по телевизору, что у нее родился ребенок, нуждающийся в особом отношении, ей никто не поможет заботиться о ребенке, нуждающемся в особом отношении. Если ребенок, нуждающийся в особом отношении, не показался в телевизоре, значит, он не нуждается в особом отношении, и мама должна его оставить у себя, и из-за этого она потеряет мужа, а другого никогда, никогда больше не найдет, потому что будет матерью-одиночкой ребенка, нуждающегося в особом отношении.
— Что это такое — ребенок, нуждающийся в особом отношении?
— Я бы хотел, чтобы мой отец был хорватом. Не хочу быть маленьким сербом в Хорватии, если только я буду маленьким сербом в Хорватии.
— Хорватия — наша родина, мы не должны еще в материнской утробе становиться жертвами предрассудков, некрасиво плохо думать о родине, которой мы не знаем. Нужно лучше узнать свою родину, чтобы больше любить ее, любить ее моря, ее озера, ее горы, береги природу, не загрязняй леса и воду, траляляля, наше побережье самое прекрасное в мире, здесь проводят лето короли и императоры и принцесса Монако, и ее муж-пьяница, слушай передачу «Хорватия — рай на земле»…
— Я слушал передачу «Хорватия — рай на земле», там не говорили, что муж принцессы Монако пьяница. Ты врешь. Я не люблю родину, которая, может быть, будет моей родиной.
— Ты несешь херню!
— А ты не ори, я всего только эмбрион.
— Я волнуюсь. Может, мы никогда не увидим родину. Нас переработают на крем.
— Какой крем?
— Крем.
— Я молчу и жду ответа.
— Тогда повтори, кто ты!
— Я будущий ребенок, нуждающийся в особом отношении.
— Из абортированных детей делают крем против целлюлита.
— Что такое целлюлит?
— Еще раз повтори, кто ты!
— Я будущий ребенок, нуждающийся в особом отношении, я будущий ребенок, нуждающийся в особом отношении.
— Целлюлит — это Апельсиновая Корка, мы станем борцами против Апельсиновой Корки, Апельсиновая Корка — это Враг, Апельсиновая Корка — это Зло, слушай телевизор!
— Если я стану кремом, я никогда не смогу смотреть на хорватский закат.
— Как ты можешь любить хорватский закат, если не знаешь, что такое хорватский закат?
— Наш дядя вернулся из Америки, потому что ему не хватало хорватского заката, я хочу увидеть хорватский закат.
— Наш дядя вернулся из Америки потому, что он трус и слабак, который не в состоянии бороться за лучшую жизнь, он болтун и ничтожество, Америка оказалась ему не по росту, он скулил, что не может жить без солнца, которое заходит, но об этом он может пердеть только перед своей мамой, нашей бабушкой, у всех мам к сыновьям слабость.
— Значит, и у нашей мамы будет к нам слабость.
— Наша мама не знает, будем мы сыновьями или дочерьми.
— Главное, чтобы мы были живы и здоровы.
— Наша бабушка сказала нашей маме: «О’кей, я не вмешиваюсь, встречайся с кем хочешь, но я не понимаю, как ты умудрилась сейчас, в такое время, выбрать себе именно трехпалого? Твоя потребность постоянно всех провоцировать сильнее доводов разума», — сказала наша бабушка нашей маме.
— У нашего папы три пальца?
— У всех сербов три пальца.
— Давай пересчитаем пальцы и узнаем, кто мы — сербы или хорваты.
— У нас нет пальцев.
