Евгений Осетров
Подземные сокровища
Встреча на пароходе
За кормой вьются чайки. Блистая на солнце снежной белизной, они с размаху бросаются в прозрачную речную глубь. Из окна каюты видно, как птицы поднимаются над водой, держа серебристых трепещущих рыб, и исчезают в прибрежном мареве.
Илька осторожно запер дверь, тихо прошел по узорчатому линолеуму и спустился по трапу вниз. Здесь — в самом интересном отделении парохода — пахло машинным маслом, соленой рыбой и свежими яблоками. На белых спасательных кругах крупными красными буквами было написано: «Владимир Маяковский». Крученые чалки сохли возле груды пробковых поясов.
Сквозь стекло Илька увидел, как размеренно двигаются маховики. В их беспрестанном движении было что-то веселое — в такт им ударяли лопастями колеса, быстрые и шумные.
Мальчик прошел на нижнюю палубу. В этот ранний час пассажиры еще спали. Только изредка проходили по палубе вахтенные матросы да торопливый кок, часто семеня ногами, проносил из камбуза поднос с жареной рыбой.
Илька удобно устроился на корме, на большом заколоченном ящике. По сторонам проплывали зеленые берега, песчаные отмели, нарядные селения. На отвесных кручах сосны цепкими корнями держались за почву, буйная поросль орешника прикрывала овраги. На крутоярах возвышались маяки, видные издалека.
На берегу, усеянном галькой, стояла избушка на сваях, словно в сказке — на курьих ножках. Возле нее лежали бакены, рыбацкие сети, опрокинутые вверх дном лодки. Бородатый старик, должно быть, бакенщик, возился у огня.
«Хорошо бы сейчас посидеть у такого костра, — подумалось Ильке, — попечь картошку в горячей золе, сварить уху. Скорее бы пристань Соколиные Горы!»
Мальчику вспомнились шумные московские улицы, по которым еще позавчера он шел вместе с матерью…
Ветер раздувал длинный воротник илькиного матросского костюма, перебирал ленточки бескозырки. Этот костюм, купленный родителями по горячей просьбе мальчика, был тайной гордостью Ильки. Да и как было не гордиться — даже у настоящих матросов на пароходе не было таких матросок и бескозырок с надписью «Герой». Кто знает, может быть, и станет когда-нибудь Илька настоящим героем-матросом!
Легкий шорох раздался за его спиной.
Илька оглянулся и вздрогнул.
Из подвешенной над кормой шлюпки торчала вихрастая рыжая голова. Веснущатый мальчишка, по виду ровесник Ильке, глядел на него насмешливо и дерзко.
— Герой! Моряк с разбитого корыта, — сказал он, осматривая Ильку с головы до ног.
Илька вспыхнул, но отвернулся и промолчал. Незнакомец не отставал:
— Матрос — утри нос!
Тогда Илька не выдержал:
— Будешь приставать — я тебе ототру веснушки!
Мальчишка вылез из лодки и с развальцем подошел к Ильке. Свысока, презрительно он осматривал его бескозырку, матроску, брюки, ботинки.
— Отойди, — сказал Илька.
— Сам уходи, — ответил мальчишка.
— А ну!
— Не замахивайся! Моряк сухопутный!
— Лягушонок пучеглазый!
Соперники отступили в сторону, занимая боевые позиции. Илька изогнулся и бычком пошел на обидчика. Через секунду, сцепившись, мальчики уже катались по корме.
Вахтенный показался на мостике:
— Что за шум?
Но на корме уже никого не было. По воде медленно уплывала белая бескозырка. Потом на поверхность вынырнули две мальчишечьих головы.
Раздалась команда:
— Люди за бортом!
— Шлюпку на воду!
Тревожно взвыла сирена. С палубы полетели пробковые пояса, спасательные круги. Пароходные колеса замерли на месте — с них ручьями стекала вода. Гребцы на шлюпке увидели, как мелькнул над водой матросский воротник, и сильней налегли па весла: драчунам, видно, приходилось туго.
Что было дальше — ни рыжий, ни Илька как следует не помнили.
…Илька очнулся в каюте медицинского пункта. Напротив, на койке, укутанный одеялами, лежал обидчик-драчун.
Мальчики долго лежали молча. Наконец. Илька сказал:
— Чуть не утонул из-за тебя.
— Сам виноват, — угрюмо ответил сосед.
И опять наступило молчание.
— Ни с того — ни с сего, — пробормотал опять Илька, — к людям не пристают.
Видно было, что его укоризненные слова произвели впечатление.
— Тебя как звать? — примирительно спросил рыжий.
— Илька.
— А тебя?
— Волька Салаженков.
Забыв недавние раздоры, мальчики разговорились…
Волька Салаженков был родом из лесной деревеньки в верховьях Волги. Мать у него умерла рано. Отец до войны работал комбайнером на машинно-тракторной станции и во время уборки неделями не бывал дома. За мальчиком присматривала тетка.
Когда отец ушел на фронт, тетка взяла мальчика на полное попечение. Одно смущало тетку:
— Уж больно ты, малый, рыжий…
Мальчишки в деревне смеялись:
— Рыжий — к солнцу ближе.
Потом настало невеселое время. Фронт придвинулся к Яблонькам.
В избе было холодно. Долгими предзимними вечерами Волька крутил жернов ручной мельницы, перемалывал зерно, спасенное из горевшего амбара. Тетка пекла лепешки на воде.
Однажды на несколько дней в деревне остановилась военная часть, шедшая на передовые позиции. Подружился Волька с сапером дядюшкой Лагуновым. Все умел делать сапер, и этим напоминал он Вольке отца. Он мастерил табуретки, вырезал из фанеры петушков, лагуновские глиняные свистульки пели на разные голоса. Волька устраивал такой пересвист, что тетка затыкала уши и уходила к соседям. А Лагунов говорил мальчику:
— Эх, Волька, кабы не война, кабы мирная жизнь сейчас. Взял бы я тебя с собой на Каспий — родина там моя. Ты море не видел? Ширь-то, ширь какая… Красота ненаглядная. Мы — Лагуновы — потомственные рыбаки.
И, помолчав, спрашивал:
— А знаешь ли ты, сколько матерая белуга весит?
Волька пытался угадать:
— Здоровая, верно, не меньше пуда…
— Сразу видно, что соленой воды не пробовал… В хорошей белуге сто пудов веса.
Волька свистел от удовольствия. А Лагунов восхищенно спрашивал:
— А сколько, думаешь, в белуге длины?
Волька силился себе представить громадную рыбину и, боясь ошибиться, говорил:
— Надо думать, не меньше стола.
Лагунов смеялся и спрашивал опять:
— Еж-рыбу видал?
И принимался рассказывать про еж-рыбу, про молот-рыбу, про чорт-рыбу. Мальчик слушал, затаив дыхание.
Ночью Вольке снилось море, почему-то похожее на деревенский пруд. Диковинные рыбы плыли мимо Вольки, блистая чешуей, и глядели на него мутными глазами.
Навсегда сохранились в благодарном мальчишечьем сердце воспоминания о Лагунове и его рассказах.
С тех пор Вольку потянуло на море.
…А время шло своим чередом. Кончилась война, с фронта стали возвращаться солдаты. Но среди них не было волькиного отца — смертью храбрых пал он на полях далекой Померании. Мальчик дал слово стать таким же, как и отец, — храбрым, умелым.
Одиннадцатилетний Волька отлично пас лошадей в ночном, бесстрашно лазил по деревьям, прыгал с обрыва в Волгу вниз головой. Он слыл неплохим бегуном, ловким городошником.
Однажды Волька вбежал в избу радостный и возбужденный, с конвертом в
