Глава I
Осеннее утро выдалось столь сияющим, что Мори, благоразумно сверившись с термометром за окном, решил позавтракать на балконе спальни. Выспался он хорошо: шесть часов — для человека, еще недавно страдавшего бессонницей, — обнадеживающий показатель. Солнце приятно припекало сквозь шелковый халат от «Гридера»,[1]и завтрак был, как обычно, виртуозно приготовлен Артуро. Мори налил себе кофе «Тосканини» — все еще горячий в серебряном термосе, намазал свежий круассан горным медом и с наслаждением первооткрывателя окинул блуждающим взглядом просторы во всем их величии. Боже, какая красота! С одной стороны в голубое небо поднималась гора Ризенберг, с нерукотворной симметрией возвышаясь над зелеными-зелеными лугами, что слегка поперчены красными крышами старинных сельских домишек; с другой — мягкие склоны Эшенбрюк, фруктовые сады: груши, абрикосы и вишни; прямо, на юге, — далекие хребты снежных Альп; а в низовьях, ну да, ниже принадлежавшего ему плато, раскинулось Шванзее — Лебединое озеро, обитель переменчивого духа, внезапных настроений, необузданных и чудесных, но сейчас оно тихо поблескивало, укрытое тончайшими клочками тумана, сквозь которые беззвучно скользила белая лодка, словно… хм… словно лебедь, определил он в поэтическом порыве.
Ему посчастливилось после долгих поисков найти этот спокойный, прелестный уголок, не затоптанный туристами, но достаточно близко к городку Мелсбургу, чтобы пользоваться всеми преимуществами цивилизованной, отлаженной жизни. И сам дом тоже представлял собой редкую удачу — построенный одним известным швейцарским архитектором, он поражал продуманностью мелочей — лучшего и не пожелаешь. Весьма солидное сооружение, без внешних эффектов, однако с атрибутами комфорта. Подумать только, здесь было паровое отопление на мазуте, встроенные шкафы, отделанная кафелем кухня, превосходная просторная гостиная для его картин и даже современные ванные, ставшие для него предметом первой необходимости после долгого пребывания в Америке! Потягивая апельсиновый сок, который он всегда приберегал напоследок — остатки сладки, — Мори удовлетворенно вздохнул, пребывая в блаженной эйфории и совершенно не подозревая о надвигавшейся катастрофе.
Как же ему провести день? Поднявшись из-за стола и начав одеваться, он перебирал варианты. Быть может, позвонить мадам фон Альтисхофер и пройтись по Тойфенталю? В такое утро ей наверняка захочется выгулять свою живописную и несуразную свору веймарских легавых. Хотя нет, ему еще предстояло удовольствие отвезти ее на фестивальную вечеринку в пять часов — не стоит чересчур навязываться. А что тогда? Метнуться в Мелсбург на партию в гольф? Или взять лодку и присоединиться к рыбакам, что сейчас пытают счастье, надеясь набрести на нерест сигов? Но отчего-то сегодня он был настроен на более спокойные развлечения, а потому решил заняться розами, которые, пережив поздние заморозки, так и не распустились в этот сезон полным цветом.
Он сошел вниз на крытую террасу. Рядом с кушеткой обнаружил уже разобранную почту и местный новостной таблоид — английские газеты и парижскую «Геральд трибюн» доставляли ближе к вечеру. Письма не сулили никаких тревожных известий, но он вскрывал каждое с легким сомнением, неохотным движением большого пальца, — странно, что эта курьезная фобия до сих пор не оставила его. На кухне Артуро распевал «Сердце красавицы».[2]
Мори улыбнулся. Его дворецкий проявлял неуемную склонность к опере — именно он однажды, по случаю визита маэстро[3]в Мелсбург, выбрал и предпочел такую марку кофе,[4]— но был при этом веселым, добродушным и преданным, а его жена Елена, весьма дородная дама, оказалась превосходной кухаркой, хотя и несколько излишне темпераментной. Ему даже с прислугой решительно повезло… Хотя, быть может, просто повезло, размышлял он, горделиво шагая по лужайке. В Коннектикуте, с его каменистой почвой и неистребимым сорняком под названием росичка кровяная, он так и не смог добиться хорошего дерна, по крайней мере ничего подобного этому коротко стриженному, бархатному участку. Он сам его создал, приказав выкорчевать десяток старых ивовых пней, как только приобрел поместье.
Вдоль безукоризненного газона тянулся веселенький цветочный бордюр, окаймлявший также и вымощенную тропинку, что вела к пруду с кувшинками, где под огромными плавающими листьями неподвижно зависли золотые рыбки. На пруд отбрасывал тень лесной бук, она ложилась и на японский сад, и на альпийскую горку, расцвеченную айвой, карликовыми кленами, а также десятком мелких растений и кусточков, чьи трудные латинские названия не поддавались запоминанию.
Дальнюю границу газона обозначал ряд цветущих кустарников — сирень, форзиция, калина и прочие, — закрывавших от дома огород. За ними росли фруктовые деревья, увешанные спелыми плодами: яблоками, грушами, сливами. Как-то в праздную минуту он насчитал их семнадцать разновидностей, но при этом слегка слукавил, присовокупив мушмулу, грецкий орех и дикий фундук, в изобилии растущий на вершине холма вокруг небольшой аккуратной постройки, которую он превратил в гостевой домик.
Ни в коем случае не следовало забывать и о его главном ботаническом сокровище: огромном, великолепном иудином дереве, что выступало на первый план на фоне горного кряжа, озера и облаков. Это действительно был красивейший экземпляр с благородной раскидистой кроной, покрывавшейся весной тяжелыми лилово-розовыми цветками, которые появлялись раньше листвы. Все его гости восхищались иудиным деревом, а когда он устраивал прием в саду, то ему доставляло удовольствие блеснуть перед дамами своими знаниями, правда не упоминая при этом, что почерпнул он их в Британской энциклопедии.
— Да, — объяснял он, — это Cercis siliquastrum… семейство Leguminosae…[5]у листьев приятный вкус, на Востоке их часто добавляют в салаты. Вам, конечно, известно и нелепое народное предание. По правде говоря, Артуро, мой добрый итальянец, донельзя суеверный, клянется, что дерево приносит несчастье, и называет его «l’albero dei dannati».[6]— Тут он всякий раз улыбался и изящно переводил: — «Древо потерянных душ».
Но сейчас он отыскал Вильгельма, своего садовника, которому было под восемьдесят, не меньше, хотя тот утверждал, что ему семьдесят. Старик отщипывал в парнике усики у огурцов. Он походил лицом на святого Петра и обладал упрямством кавалерийского сержанта: даже на то, чтобы согласиться с ним, требовался такт. Но как работник он давно доказал свою ценность глубокими знаниями и трудолюбием; единственным его недостатком, хоть и полезным, была привычка мочиться на компостную кучу. Одернув зеленый байковый фартук, он стянул с головы шляпу и поприветствовал Мори с мрачной невозмутимостью:
