Игорь Черемис
Мир совкового периода 2
Второе счастье
Глава 1
Супермен из будущего
— Котенок, а ты не видел мои носки?
— Не называй меня так!
— А как надо?
— По имени!
— У тебя имя неудобное… приходится всё время использовать полную форму. Алка — как будто ты спирт? Или бесполое Ал? Могу, как бабушка — называть Аленькой, но ты сама же на это злишься, — я заработал очень неприятный взгляд, но остановиться не мог. — Вместо котёнка можно называть тебя зайчишкой…
— Убью!
— Солнышком, золотцем… или бегемотиком!
— Беге… Я тебя точно убью! Почему бегемот? Я не толстая!
Я торопливо отошел на пару шагов от разъяренной фурии.
— Не бегемотом, а бегемотиком. И это не из-за фигуры, это из-за анекдота.
— Какого, блин, анекдота?
— Ну как же… не знаешь? Маленький бегемотик ищет любви, заботы, ласки, понимания и чего-нибудь пожрать. Вот и ты такой… хм… бегемотик. Маленький, забавный и вечно голодный. Недавно в «Клубе путешествий» показывали.
— Я не вечно голодная! — Алла была само возмущение.
Честно говоря, с едой у Аллы были очень странные отношения, я таких никогда в своей длинной жизни не встречал. Она ела всё, но клевала буквально как птичка, и, например, та пара бутербродов, которыми я её подкормил во время сейшена, сошли для неё за роскошный обед из нескольких блюд с непременным компотом. Но полностью удобство совместного быта с ней я почувствовал в Анапе — при посещении различных кафе мне, как правило, доставались полуторная порция, поскольку свою Алла не осиливала. Правда, она могла есть очень часто, что для меня, привыкшего к трехразовому — по понедельникам, средам и пятницам — питанию, было чем-то удивительным. И со стороны такой подход к еде мог создать у человека постороннего ощущение, что он имеет дело с вечно голодной девушкой. Это было не так, Алла вполне нормально переносила длинные перерывы между приемами пищи, но это в том чрезвычайном случае, если под рукой не было, чем перекусить.
— Как скажешь… но по мне так — вечно, — я улыбнулся, подошел к ней и обнял. — Будешь Аллой, договорились. И иногда бегемотиком, но не вечно голодным, просто бегемотиком. Так где носки?
— Я их в грязное кинула, возьми чистые, — она обиженно засопела мне в плечо.
* * *
То, что в голове у Аллы бродит идея моего переезда к ней, я понял ещё в Анапе. Она пару раз пыталась начать какой-то разговор, обрывала себя, делала вид, что не хотела сказать ничего важного, но по обмолвкам было видно, что речь пойдет о том, чтобы начать жить вместе. Это был серьезный шаг для нас обоих, и я долго думал, как реагировать, когда она всё-таки скажет о своем желании.
Решилась она уже в поезде, где-то на подъезде к Москве, но нам хватило времени, чтобы обсудить все подводные камни её великого плана. В первую очередь, конечно, меня волновала реакция Елизаветы Петровны на нового жильца — но тут Алла была убеждена, что никакого отказа от бабули я не дождусь. В принципе, той я действительно, кажется, понравился — раз уж она отпустила внучку со мной черт-те куда, ну и никто не мешал нам с вокзала поехать и спросить прямо — можно или нет.
Мы так и сделали.
И получили недвусмысленное «да» на свой робкий вопрос, заданный в унисон. Наверное, такое развитие ситуации целиком и полностью отвечало стремлению Елизаветы Петровны выдать Аллу замуж, уж не знаю, зачем ей это было нужно. Но, возможно, у неё имелись и другие резоны согласиться на моё присутствие в доме.
Конечно, у Аллы ещё имелся и папа, про которого я вообще ничего не знал, но его визит ожидался где-то осенью — судя по публикациям в прессе о сроках сдачи Байкало-Амурской магистрали, — и он был проблемой не сегодняшнего дня. И была заграничная тётя Люба, про которую я тоже был не особо в курсе, но той сам бог велел быть на стороне племянницы и потакать её желанию завести домашнюю зверушку мужского пола.
Возможно, были ещё какие-то родственники, но я сомневался, что у них могло быть право голоса в этом вопросе.
* * *
Вот так я стал третьим жильцом квартиры на Новоалексеевской, которая была меньше по метражу, чем моя двушка в Новой Москве — за счет небольшой прихожей и крошечной кухни, где, конечно, могли собраться вместе и три человека, и даже четыре, но с определенными неудобствами. Впрочем, именно там мы праздновали день рождения Елизаветы Петровны, и нам было, в принципе, даже уютно.
Две маленькие комнаты в квартире занимали Алла и бабушка. Комнату бабушки я видел мельком через приоткрытую дверь, и на большее моей наглости не хватило. Да и что я собирался рассматривать? Там по определению не могло быть ничего, ради чего мне нужно было нарушать границы приватности Елизаветы Петровны.
Свою комнату Алла мне показала, но без подробностей, которых, впрочем, и было не очень много — тут царил минимализм в советском стиле. Кровать-полуторка, письменный стол с памятным мне по школьной поре лампой-грибком и несколько полок с книжками — в основном, учебного плана. Ещё имелся двустворчатый шкаф с разнообразными нарядами и комод с бельем, но с их содержимым Алла меня не ознакомила, а сам я туда заглядывать не собирался — как минимум, до получения недвусмысленного поручения от девушки.
Меня же поселили в большой комнате, к которой нужно было идти мимо стеллажей с библиотекой. В этой комнате обитал отец Аллы во время своих визитов в родные пенаты; она была чем-то средним между кабинетом, спальней и была приспособлена для конструкторской работы. Тут имелся небольшой закрытый стеллаж с ещё одной библиотекой, в которой были собраны книги по строительству дорог и смежным отраслям науки и техники. Мне бросилась в глаза загадочная «Теория трактора» тысяча девятьсот тридцать лохматого года издания. Я даже потянулся, чтобы достать её и выяснить, какие теории мог выдвигать трактор в те непростые времена, но одернул себя. Большевики под всё подводили теоретическую базу, и вряд ли тракторостроение тридцатых, которое тогда было очень сложно отличить от танкостроения, избежало общей участи.
Все остальные книги были под стать этой — справочники, пособия, монографии, посвященные материалам, их сопротивлению и взаимодействию между собой и с агрессивными средами. Что-то было мне знакомо по старой жизни — тот
