Эдера
Зарубежный кинороман
Литературное изложение текста В. Гридасовой
Глава 1
Светлая закатная полоска ещё напоминала, что ушедший день был по-летнему лучезарным, а с другой стороны неба уже наползали тяжёлые тучи, подгоняемые резким, невесть откуда взявшимся ветром. Деревья зашумели, заволновались и обрушили на тротуар ворох пожелтевших листьев, до той поры не заметных внутри зелёных крон. Стало сумеречно и неуютно. Прохожие заторопились по домам, но хлынувший дождь настигал их, и был он холодным, почти ледяным.
К ночи первое осеннее ненастье разыгралось с такой силой, что деревья трещали под ураганным ветром, и повсюду слышался звон разбитых стёкол.
Казалось, на улицах сейчас нет ни одной живой души — ведь даже для бездомного бродяги всегда сыщется какой-нибудь укромный уголок. Но это было не так. Высокая женщина в тёмном плаще шла, не разбирая дороги, утопая в лужах. Дождь беспощадно хлестал её, ветер бросал в лицо мокрые листья, и они прилипали ко лбу, к щекам. Один — разлапистый, кленовый — навис у неё прямо над глазами, заслонив собою этот потоп и погрузив всё в полную, непроглядную тьму. Но женщина даже и не попыталась освободиться от листочка: обеими руками она крепко прижимала к себе малыша, укрывая его под утлым, насквозь промокшим плащом.
Остановилась она у монастыря, едва различимого за плотной пеленой дождя, и, взглядом отыскав дверь, медленно направилась к ней. Огонёк, мерцавший над входом, освещал бледное лицо женщины, когда она извлекла из-под плаща завёрнутое в одеяльце дитя. Чуть погодя на этом странном, словно окаменевшем лице явственно обозначился испуг: женщина обнаружила, что одеяльце тоже промокло. Боясь простудить ребёнка, она поспешно сняла с себя медальон, неловкими, окоченевшими руками просунула сквозь цепочку крохотную головку и, поцеловав дочь в последний раз, положила её туда, где было посуше. Затем что есть мочи стала звонить в колокольчик, и лишь теперь слёзы хлынули из её глаз… Но вот за дверью будто бы послышались шаги. Женщина спохватилась, отбежала от крыльца и скрылась за деревьями.
Слёзы по-прежнему застилали ей глаза, но в какой-то момент она отчётливо разглядела мелькнувший вдали силуэт. «Здесь кто-то есть», — подумала женщина рассеянно и тут же, забыв об увиденном или померещившемся ей человеке, побрела прочь.
Сестра Марта, повторяя про себя слова молитвы, сняла с ребёнка мокрую одежду и положила его в сухую постель. Найденная девочка выглядела совсем маленькой, нескольких дней от роду. Никакого письма или записки при ней не было. Марта стала рассматривать медальон — единственное, что родители оставили девочке на память о себе. Это был миниатюрный золотой ларец, обвитый плющом. В таких медальонах обычно хранят малюсенькие портреты дорогих людей, но заглянув в этот, Марта не обнаружила ничего. «Украшение старинное, дорогое, значит, родители малышки — весьма состоятельные люди, — заключила она. — Что же заставило их так поступить с этой крохой?»
Марта склонилась над кроватью, вслушиваясь в едва уловимое ровное дыхание и ощущая слабенькое младенческое тепло. Незнакомая, не изведанная прежде нежность всколыхнулась в её душе, разлилась широкой волной, окутав собою и юную монахиню, и вверенную ей волей Господа девчушку. Марта больше не думала о родителях малютки — ей казалось, что она сама выносила это дитя в своём чреве, и она теперь её плоть и кровь…
Девочку определили в находящийся при монастыре сиротский приют и нарекли её Розой Марией Джильи — в честь святой Мадонны дель Джильо, чья икона освящала своим присутствием обитель. Но у Розы Марии было и другое имя — Эдера, то есть плющ. Так называла её Марта: смущённая тем, что испытывает к малышке материнские чувства, она не хотела лишать девочку последней, пусть и очень зыбкой, связи с её истинными родителями.
Настоятельница монастыря, видя, как привязалась к этому ребёнку Марта, предложила ей в качестве послушания ухаживать за девочкой в приюте. Таким образом, Эдера буквально выросла на руках Марты и, отвечая на её любовь и ласку, почитала свою воспитательницу как родную мать.
Когда Эдере исполнилось шесть лет, Марта устроила её в женскую монастырскую гимназию, где Эдера и получила образование. А после окончания гимназии она, так и не выбрав, чем ей заниматься, решила пока остаться при монастыре — послушницей.
Но Марта, к тому времени уже мать-настоятельница, видела, что воспитаннице тесно в стенах обители, что её привлекает мирская жизнь — загадочная и непонятная. Разумеется, Марте, как и всякой матери, не хотелось отпускать от себя выросшее дитя. К тому же она опасалась, что неопытную, неискушённую девушку может подстерегать глубокое разочарование от столкновения с реальным миром.
Эдера тоже побаивалась, но совсем другого: сможет ли она, сумеет ли общаться с теми энергичными, уверенными в себе людьми, которые встречаются ей в городе. Желая изучить их получше, Эдера читала светские романы, а там, конечно же, всегда присутствовала любовь — то красивая, нежная, то трагическая, страстная. И всякий раз что-то с болью и радостью отзывалось в сердце девушки. «Неужели я смогу кого-нибудь так же полюбить?» — думала она и чувствовала: сможет! «Господи, прости мои греховные мысли!» — истово шептала Эдера, а грёзы между тем уносили её всё дальше, и ещё более крамольное желание рвалось из души: «Пусть меня полюбит какой-нибудь красивый, умный и добрый парень!..»
Марта догадывалась о мечтах и сомнениях Эдеры, и, как ни странно, это не огорчало настоятельницу. Может, в миру Эдере уготована иная, более счастливая судьба, чем та, что сложилась когда-то у Марты. А если нет — Эдера вернётся сюда, и выбор её тогда будет осознанным. Пусть попробует. Проверит себя, узнает другую жизнь, которая — если не сделать шаг ей навстречу — будет всегда оставаться для Эдеры искушением.
И вот наступил день, когда Эдера и Марта, обнявшись, стояли посреди скромной кельи, и Эдера призналась матушке, что ей больно сделать тот самый первый шаг, на который она вроде бы уже давно решилась.
— Это естественно в твоём состоянии. Ты, наверное, не раз видела, как впервые вылетают из гнезда птенцы ласточек. Они бойко взмахивают крыльями у самого края гнезда, но взлететь не решаются. И тогда родители чуть-чуть подталкивают их: летите!
— Вы думаете, и я смогу полететь?
— Не сомневаюсь. Расправишь крылья и полетишь!
— Как хорошо было здесь… Когда я была маленькой…
— Да, было хорошо, — с некоторой печалью в голосе произнесла Марта. — Но теперь ты выросла и не
