Павел
Говорят, есть люди, которые любят ходить на похороны. Я кним не отношусь, может быть, возраст пока еще не тот, чтобы любить подобныемероприятия, а может, характер у меня для этого дела неподходящий. И вообще, яне уверен в правдивости информации о существовании таких людей. Лично я впохоронах ничего хорошего или хотя бы интересного не нахожу, а ведь проводил впоследний путь я, несмотря на относительную молодость, уже многих: мало кому измолодых спортсменов удается сделать спорт своей профессией на долгие счастливыегоды, зато несть числа тем, кто отдает свою накачанную мускулатуру иприобретенные в секциях навыки за хорошие деньги в охранные службы или за ещебольшие деньги – в криминал. Вот и хороним.
Но сегодняшние похороны, на которые я явился, какполагается, в черных джинсах и черной водолазке, держа в руках охапку пушистыхразноцветных астр, были другими. Солидными, спокойными, многолюдными. И чтосамое любопытное – ни одного истерического выкрика, никого, кто забился бы врыданиях, хватался за сердце или терял сознание, как часто бывает, когдавнезапно гибнет тот, о чьей смерти никто и думать не думал и чей неожиданныйуход повергает близких в шок. Н-да, ни малейших признаков шока я не наблюдал. Иэто было странным.
Впрочем, нет, не буду кривить душой. Еще два дня назад менядолго и муторно допрашивал следователь, ибо результаты вскрытия показалисовершенно недвусмысленно: смерть наступила в результате отравления, а точнее –остановки сердца, вызванной огроменной дозой сердечного препарата, прописанногоодному из членов семьи. И совсем даже не тому, кто в итоге умер. Можно поошибке выпить не ту таблетку, но одну, а не пару десятков, к тому жерастворенных в большой кружке с чаем. Вот такие пироги…
К ритуальному залу я подъехал одним из первых и сидел вмашине, наблюдая за прибывающими. Минут через пять после меня появиласьсверкающая – только что из мойки – машина, из которой, к вящему моемуизумлению, вылез Игорь, участковый, обслуживающий тот микрорайон, в которомпроживала семья Руденко. С Игорем я познакомился давно, еще когда только началработать у Руденко, он мне нравился, и мы даже пару раз пили пиво в ближайшейзабегаловке и трепались о всякой ерунде, и я, конечно, замечал, что прикид унего неброский, но фирменный, однако мне и в голову не приходило, что он ездитна такой тачке. Впрочем, возможно, машина и не его, просто взял у кого-то,чтобы доехать до ритуального зала, расположенного довольно далеко от центра.
Игорь заметил меня, подошел и уселся рядом, на переднемсиденье.
– Здорово, – кивнул я, – пришел оказатьуважение и выразить соболезнования?
– Следователь велел быть, – хмуро ответилон. – Понаблюдать. Ну, сам понимаешь, смерть-то криминальная. Опера тожесейчас подтянутся. Паша, ты порядок знаешь?
Я снова кивнул. Уж сколько этих похорон было на моей памяти…
– Пойдешь с первой группой, с близкими.
Я удивленно посмотрел на участкового. На церемонии прощанияв зал, где установлен гроб, сначала приглашают самых близких, иными словами –членов семьи, дают им возможность побыть наедине с усопшим, порыдать, а ужепотом, спустя минут десять-пятнадцать, когда проходит первая волна истерик,запускают всех остальных, после чего и начинается собственно гражданскаяпанихида или отпевание, это уж у кого что. Членом семьи Руденко я не являюсь, апричислить меня к близким если и можно, то с очень большой натяжкой. Кто я им?Наемный работник.
– Неудобно, – с сомнением произнес я.
– Я понимаю, – в голосе Игоря зазвучаланеожиданная мягкость, – я все понимаю, Паша, но я тебя прошу. Пожалуйста.Уж мне или операм из розыска идти с близкими совсем не в дугу, а посторонниеглаза должны быть. Обязательно. Убийца – кто-то из тех, кто пойдет с первойгруппой, с родными. И очень важно знать, кто где стоял, как себя вел, каксмотрел, кто с кем переговаривался, кто плакал, а кто только делал вид, чтоскорбит. Ну, Паш?
Я молчал, уставившись в приборную доску.
– Ты пойми, – настойчиво продолжал Игорь, –первый момент, когда они увидят открытый гроб, – он самый острый, таквсегда бывает. Большинство из них видело человека только живым и здоровым,потом его увозит «Скорая», потом сообщают, что он умер, и потом они видят егоуже мертвым в гробу. Это невероятный шок. Люди в этот момент плохо владеютсобой, плохо соображают, и очень часто вылезает то, что они хотели бы скрыть.Ну? Поможешь?
В общем, он меня уговорил.
И вот я стою в небольшом красивом зале, в центре котороговозвышается открытый гроб, и наблюдаю за присутствующими, спрятав глаза затемными стеклами очков. Тут все в очках, все до единого, кроме самого младшего,шестилетнего Костика, и иди знай, то ли человек прикрывает покрасневшие иопухшие от слез веки, то ли хочет скрыть сухой, равнодушный или полныйзлорадства взгляд.
Кто из них убийца? Кто? А ведь это совершенно точно кто-тоиз них, потому что больше некому.
Мог ли я знать два года назад, когда пришел работать кРуденко, что все закончится вот так страшно?
* * *
Когда я был еще пацаном, мама постоянно твердила, что надобыть умнее, хитрее, осторожнее, что я со своим таранным прямодушием, которое япо наивности считал честностью, только настрадаюсь, а толку все равно не будет.По-видимому, мамуля была права, но, чтобы это оценить, мне понадобилось прожитьбез малого тридцать лет, набить синяки и шишки, завоевать кое-какие призы имедали вкупе со званием мастера спорта международного класса, побалансироватьна грани инвалидности и в конце концов остаться без работы и без жилья. Вернее,жилье пока еще было, но очень условное, а вот работы не было совсем. Никакой.Условность же моего пристанища заключалась в том, что мне, скрипнув зубами,разрешили пожить в нем бесплатно, но очень короткое время.
Как и многие молодые люди, я совершал, причем неоднократно,типичную ошибку: считал, что «так будет всегда». Всегда будут молодость, силы,здоровье, физические кондиции, спортивные успехи, всегда будут работа и деньги,и любовь тоже будет всегда. Причем объекты самой любви периодически меняются,но все равно каждый раз возникает твердое убеждение, что это никогда некончится.
Я был дураком, за что и поплатился. Нет, не дураком –идиотом, причем фантастическим. Наверное, мне просто везло в той сфере, котораяименуется личной жизнью, и каждая следующая пассия возникала на моем пути в товремя, когда я еще не расстался с предыдущей, поэтому проблема жилья надо мнойкак-то не висела: я просто переезжал с одной квартиры, принадлежащей дамесердца, на другую, хозяйка которой становилась моей новой возлюбленной. Икакого же черта я полагал, что так будет всегда?
Нет, вру, ничего такого я, конечно, не думал, и в этом какраз и состоит типичная ошибка: о будущем я не думал вообще. А чего о немдумать, если оно будет таким же, как сегодня? Будут обеспеченные милашки сквартирами, и будут платные бои в закрытых клубах и «черные» тотализаторы, ибудут люди, желающие серьезно тренироваться и платить за это деньги. Так о чемтут думать?
