Константин Демченко
Я хочу жить
Я стою, опершись руками на раковину, и смотрю на своё лицо, выглядывающее из глубины затемнённого зеркала. Короткая стрижка, не требующая расчёски, глаза ярко-медового цвета, нос с небольшой горбинкой, слегка впалые щёки… Лицо, как лицо, не лучше и не хуже сотен таких же, отражающихся этим утром в зеркалах просыпающегося города.
Капля воды медленно скользит со лба, проползает по виску, по только что выбритой щеке, непонятным образом сворачивает на подбородок и уже с него слетает вниз, смешавшись на чёрной глянцевой поверхности со своими клонами. А потом они все вместе пропадают в бесконечной глубине канализационного стока.
– Всё заканчивает своё грёбаное существование в одном месте, – бормочу я.
Прикрываю глаза, закусываю губу и несколько раз глубоко вдыхаю, следуя совету неизвестного психолога, который вычитал в ленте. Этот балабол обещал, что всего три вдоха и взгляд внутрь себя смогут помочь в любой ситуации. Но, то ли советы были дерьмовые, то ли я неправильно в себя посмотрел – меня не отпускает. Желание со всей дури удариться грёбаным лбом о грёбаное зеркало и забыться грёбаным сном никуда не пропадает.
Я снова смотрю в свои глаза и привычно не вижу в них ничего, кроме цвета. Ни мысли, ни желания, ни боли.
Внезапно для меня самого губы расплываются в энергичной улыбке, одной из тех, что я когда-то надевал, переступая порог своей квартиры. В арсенале были ещё скупая, сдержанная, мимолётная и ещё несколько на самые разные случаи. Все они выходили просто замечательно, так что никто не мог уличить меня в фальши – для этого надо было заглянуть в глаза больше, чем на пару секунд и слегка напрячься, на что ни у кого не было ни времени, ни потребности.
Правда, в последнее время я перестал использовать улыбки. Понял, что на самом деле всем вокруг просто плевать улыбаюсь я или нет, о чём я думаю, чего хочу, чего боюсь… Я перестал замечать их, они перестали замечать меня, и все наконец вздохнули с облегчением.
Улыбка исчезает. Опять появляется. Снова исчезает. Будто кто-то нажимает на выключатель.
С-с-сука!!!
Я бью кулаком по зеркалу, и оно трескается. Не разлетается, потому что намертво приклеено к толстой подложке, и чтобы разбить его основательно, я должен быть кем-то вроде Брюса Ли, а покрывается крупными и мелкими трещинами. Я не отвожу взгляд и теперь вижу изломанное, изуродованное до неузнавания лицо.
Нельзя вроде смотреть в разбитое зеркало. Если я правильно помню, то впереди у меня семь лет несчастья. Смешно.
Маленькая капля крови падает с разбитой костяшки в раковину.
Я отворачиваюсь, беру полотенце с крючка и вытираю лицо. Кровь продолжает сочиться, и я засовываю кулак в рот, который тут же наполняется неприятно металлическим вкусом.
Надо уже собраться с духом и положить конец всей этой ерунде.
Я хочу закончиться.
Отъехать.
Почить.
Сдохнуть.
Но сначала надо сходить на работу.
Я прохожу на кухню и ставлю чайник. Достаю кружку, насыпаю растворимый кофе прямо из пакета, кидаю два кубика сахара и заливаю сливки из порционной упаковки. Остаётся только дождаться, пока вскипит вода.
Я усаживаюсь на стул и откидываюсь на спинку, бросив руки между ног. Есть не хочется. Точнее, не хочется ничего готовить, даже заливать гречневые хлопья тем же кипятком, или пожарить пару яиц, или отрезать кусок сыра и положить на уже порезанный хлеб. Куплю в пекарне на углу пару пирожков и съем на ходу.
Взгляд бездумно скользит по светлым обоям с незамысловатым узором, сливающимся с фоном. Упирается в еле видный шов и начинает подниматься вверх, безучастно фиксируя, что шов стал немного больше, буквально на полмиллиметра. До чёртиков увлекательное занятие прерывается появлением на пути взгляда чёрно-белого постера.
Бывало, что я мог целый вечер напролёт просидеть разглядывая эту картинку совсем не кухонной тематики: узкая парижская улица, выходящая на затянутую дымкой Эйфелеву башню, и крупное и возмутительно яркое пятно жёлтого зонта, брошенного на влажную мостовую. Меня притягивала простота и гармоничность картинки в целом, мне нравилось, что глаза могли отдыхать на её невзрачности и непритязательности, когда я игнорировал зонт, или наоборот питаться взрывом цвета такой обыденной вещи, непонятно почему оказавшейся посередине пустынной улицы. В общем, нравился мне этот постер. Точнее, когда-то он мне нравился, а теперь я смотрел на него как на отражение моего существования. Отличие было только в наличии и отсутствии ярких пятен.
Как и следовало ожидать, на картине ничего не изменилось. Зонтик лежит на своём месте, Эйфелева башня прикрывается, словно полупрозрачным пеньюаром, невесомым туманом, у её широко расставленных опор копошатся малюсенькие человеческие фигурки.
Я ощупываю взглядом скелет башни, и мне первый раз за всё это время приходит в голову, что она похожа на старую проститутку, какую-нибудь Жанетт или Флоретту. И не просто старую, а древнюю, лично участвовавшую в гулянках на Монмартре в компании с Пикассо и Модильяни, с представителями белой русской эмиграции и чёрт знает с кем ещё. Она стоит, бесстыдно раздвинув ноги, выставив на всеобщее обозрение выпирающие рёбра, жаждая любви и веселья, забыв, по причине глубокого и безнадёжного маразма, что она уже никому не нужна, и даже более того, до крайности отвратительна. Меня аж передёргивает, так ясно я себе представляю это непотребство, что, к счастью, сбивает ассоциативный ряд, и возвращает на место железную башню, пусть банальную и заезженную открытками с сердечками, но зато настоящую.
Я перевожу взгляд на стены домов, зажавшие узкую улочку в своих тисках, нависающие над черными, словно покрытыми сажей, и ещё поблёскивающими от недавно прошедшего дождя тротуарами.
Сегодня я определённо воспринимаю картину немного иначе, чем раньше – проститутка, тиски, сажа… Мрачновато.
Мысль вспыхивает и растворяется, а я, увлёкшись новым видением виденного тысячу раз, продолжаю осмотр.
Тени, лежащие в оконных и дверных проёмах, глубоки и почти непроницаемы, и в них могло бы быть скрыто всё, что угодно, если бы они не были такими куцыми. На всю улицу есть только одно место, размеры которого позволяют моему воображению населить его чем-то соответствующим общему настрою. Оно раньше не особо привлекало моё внимание, но зато теперь захватывает его целиком – в узкой щели между домами вполне могут спрятаться пара-тройка страхов.
Я долго вглядываюсь в черноту и, наконец, добиваюсь своего. В какой-то момент мне начинает казаться, что она неоднородна, что есть в ней более плотное пятно,
