А надо сказать не так. «Я бы без тебя вообще не жила».
Но она это и знает, и не знает. Она еще многого не знает о себе. Иногда ей кажется: все сошлось. Осколки памяти вошли пазл в пазл. Но стоит часам тикнуть, поезду дрогнуть на стыке – и все сыплется, сыплется. Главное, что она так и не знает степень собственной вины в собственной беде. Не зная этого, как можно определить все последующее, если в сердцевине – ты сама.
3
«Чудна€я», – говорили о ней во дворе. До нее в однокомнатке на первом этаже жила семья инвалидов. Жену хозяин схоронил уже лет пять как. Жил один с огромным котом, которого боялись все: мыши, птицы, собаки, дети и даже взрослые. Кот был тигром местного значения, вырывал из сумок еду, дежурил у мусорного бака и мстил тем, кто выбрасывал только пустые банки и стекляшки. Он так раскрывал клыкастую пасть, что люди по-быстрому уносили ноги – мало ли? А вдруг бешеный? И хоть уже все знали, что нет, здоровый, все равно, подходя к мусорке, еще издали кричали: «Кыш, сволочь, кыш!» Но сволочь всех их имела в виду.
Инвалид умер, где его похоронили и кто, тайна сия велика есть, хотя на смерть прилетел, как волшебник в голубом вертолете, наследник квартиры, некий племянник. Сроду его тут не видели. Первое, что народ потребовал от него, – забрать и усыпить кота-«сволочь». Наследник сказал, что его уже поздно учить, что ему делать, а через какое-то время в квартире появились вполне приличные люди с рабочими, то, се, обои, окна, двери, а потом поселилась девушка, к которой стал возвращаться с помойки кот, а куда же ему еще возвращаться?
Народ с интересом ждал больших кошачьих безобразий, но случилось все иначе. Кот стал смирным и ласковым, полюбил сидеть на окне, а выскакивал в форточку, только если уж очень наглели птицы и собаки. Девушка заинтересовала. Народ наш вообще любопытен. «Наследование квартиры» было первым в их доме, а потому и удивительным. Жила пятиэтажка-хрущевка по старым правилам, те, кто принял эту новую сволочную жизнь, давно уже съехали, а те, что остались, жили как и раньшие «совки», ибо такими и были. И тут на тебе: безногий полунищий инвалид, оказывается, имел наследника. Сроду не появлялся, а тут нашелся. Но, правда, и исчез скоро, оставив после себя следы ремонта, пусть не такого, что в телевизоре показывают, но все-таки какого-то другого качества, и еще эту молчаливую худенькую барышню, на которую старый бандитский кот не осклабливался, и даже как бы поменял свою тигриную ориентацию. Людей это раздражало, люди не любили это время перемен и наследств, оно было им противно по какой-то своей глубинной чуждости и ненашести. Мы вот – какие есть, а другие те – каких нам не надо. И люди затаились в подозрительности и ожидании очередных неприятностей этого нового времени, ибо хорошего они пока еще не видели. А кот – сволочь. Мог бы и не курвиться за пайку. Все-таки они ж его ни разу не убили, хотя так хотелось.
Девушка жила тихо и каждое воскресенье куда-то ездила. Она выходила из дома задолго до восьми часов. Ну, будь у нее в руке замотанная по острию мотыга или там ведро с пакетом земельной подкормки, было бы ясно – дачница. Будь у нее плетеный кузовок для грибов или ягод – сказали бы: охотница-грибница. Но не было у нее кузовка, не было и мотыги. Были сумочка и пакет – черный с золотым кругом, и вид торопящейся учительницы или врачихи. Конечно, народу на свете тьма, и угадывать, кто, куда и зачем прется с утра пораньше, дело препустейшее, но если это – из воскресенья в воскресенье, то понять раздражение дома неизвестностью можно.
Скажи им, что дорога барышни лежала на кладбище, они бы просто плюнули ей вслед. Кто ж туда ездит каждую неделю? Будто нет специально отмеченных кладбищенских дней, на май там или в конце осени, чтоб проверить, не налетели ли какие-нибудь сатанисты или хунвейбины на памятничек из мраморной крошки. Люди блюли свои правила, а потому девушку подозревали в каких-то особых особенностях. Ведь вся молодежь в воскресенье спит без задних ног, ибо явилась домой только поутру и в нетрезвости. А эта цыпи-дрыпи-лямпампони как не своя, как не из нашего теста. И трезвая, и кота приручила, и здрассте говорит всем. Это плохо, это, можно сказать, даже очень плохо. Подозрительно.
