Пролог
Когда-то очень давно люди, фейри, эльфы, дельфины и все остальные разумные существа, населявшие мир, надоели друг другу – и это понятно, ведь в те времена все разумные существа были весьма бестолковыми. После долгих препирательств они решили разделить мир и построить что-то вроде магической стены между двумя его половинами. На человеческой стороне жизнь подчинялась логике, разуму и законам природы. Это был честный мир борьбы и труда. На другой стороне правили силы более древние, чем любая земная наука. Это был мир магии, безумия и первозданных сил. Люди нарекли свою половину Землёй, а магические создания свою – Аннуин (кроме гномов, которые называли её Пиппин-Гильеуиппл, – и это стало одной из многих причин, по которой все по обе стороны стены и по сей день недолюбливают гномов).
Стена стояла много веков, словно завеса между двумя мирами, невидимая, но нерушимая. Ни одна из сторон не могла ни увидеть другую, ни дотронуться до неё, и со временем многие существа совсем забыли, что есть и другой мир. Так продолжалось до тех пор, пока шайки бродяг не довели закипавшую вражду до неуправляемого бурления и не грянула новая война. Оказалось, что без нормального руководства разумные существа так и остались бестолковыми. Финальная битва пробила в невидимой разделительной стене огромную зияющую дыру. Когда пыль осела, некоторые предложили поставить на дыру заплатку, а другие посчитали, что барьер надо вообще убрать. За шумом и гамом никто не заметил, что Существо, которое находилось внутри стены и которое, более того, возможно, являлось самой сутью этой стены, куда-то исчезло. Никто не обратил внимания, как Существо, которое до этого многие века прислушивалось, прильнув к трещинам в стене и становясь всё более и более голодным, проскользнуло мимо развалин через залитое кровью поле боя. Никто не увидел, как оно тихо заползло в лес.
Существо двигалось между деревьями и хваталось за тени, заворачиваясь в окружающую тьму, словно в полы мантии. Оно не знало солнечного света, или пения птиц, или пахнущего медовым цветом ветерка, или даже звука собственного имени. Если у Существа и было имя, то оно никогда не слышало, чтобы его кто-то произносил.
Существо пронеслось мимо замшелых валунов, между вздымавшихся деревьев и над тем местом, где простиралась душная, мутная Кривотопь. Наконец оно добралось до самой середины Дикой Чащи и остановилось передохнуть. Деревья здесь стояли более тесно, а воздух был недвижим. Даже птичьи голоса замерли вдали. Тени здесь оказались плотными и тяжёлыми, и Существо стало их жадно собирать.
Оно знало про тени всё. В том пространстве между мирами, которое не ведало ни солнца, ни звёзд, тени были настолько абсолютными, что даже теряли форму. Весь мир, в котором обитало Существо, являлся тенью. Тенью была вся его жизнь, и оно ощущало себя в ней невыносимо маленьким. Но в этом новом месте тени оказались другими. Они готовы были выполнять его волю, эти могучие тени камней, валунов и высоких сосен. Вырываемые из них куски удобно сплетались на спине Существа. Оно чувствовало себя сильным. Под своей накидкой, сделанной из мрака, Существо начало принимать новые формы. Огромные формы. Жуткие формы. Но всё же оставалась одна тень, которая мешала Существу словно заноза, – его собственная тень. Лишь жалкое подобие Существа, эта тень преследовала его, цеплялась к нему, будто дразня своей ничтожностью. Существо запустило лапы в лесную почву, и какое-то время единственным звуком было лишь царапание невидимых когтей, впивавшихся в землю. Когда яма стала достаточно глубокой, Существо вонзило когти в самого себя. Оно рвало, кромсало, наконец осторожно опустило собственную отсечённую тень в холодную землю и засыпало эти жалкие обрезки. И вокруг разлились потоки тьмы, словно весь лес был свежей, чистой салфеткой, по которой расплывалось чернильное пятно.
Тьма сгустилась.
Существо поднялось во всю высоту, потом ещё выше и ещё. Собранные им бесчисленные тени волнами колыхались на ткани его плаща, словно колосья на ветру. Теперь Существо могло стать всем, чем пожелает. Оно уже не вернётся назад.
Тьма, растекаясь по лесу, загустевала и превращалась в спирали и узлы диких лиан. На их поверхности вырастали мерзкие шипы. На минуту воцарилась тишина. Лес замер. А потом тьма начала расползаться.
Глава 1
Городок под названием Эндсборо был странным местечком, притулившимся на краю того, что с натяжкой можно было назвать цивилизацией. Густой лес, известный местным жителям как Дикая Чаща, окружал городок подобно тому, как большая собака сворачивается калачиком вокруг щенка. С остальным миром население Эндсборо связывала единственная извилистая дорога. За два дня пути на доброй лошади можно было добраться до Заставы Кобба и оттуда – до густонаселённого города под названием Глэнвилль, где царил прогресс. Газовые светильники там уже исчезали, и их место занимали роскошные электрические фонари. Это притом что тихий Эндсборо ещё не добрался даже до газа. У его обитателей сложилась практичная привычка ложиться спать, когда солнце садилось, и вставать, когда оно поднималось. Эндсборо был прямолинейно прост.
* * *
В городке располагались лесопилка и угольная шахта. Ещё имелись небольшие яблочные сады и больше коров, чем, если уж говорить по-честному, кому-нибудь было нужно. Посредине находился кирпичный дом, который служил школой в будние дни, церковью – по воскресеньям и залом для собраний – по субботам. Это был незатейливый городишко, который слышал о технологии и прогрессе, но решил, что всё это слишком утомительно.
Все знали, что в лесу жили чудовища: огромные великаны, тролли и гоблины, которые тёмной ночью выкрадывали маленьких пухленьких младенцев и уносили их в лес навсегда. Тяжёлые испытания ожидали любого смельчака, который решился бы пересечь опушку и устремиться в неизвестность. Чего жители Эндсборо как раз и не делали. Эндсборо был просто не из числа тех, кто ищет беду на свою голову. Но беда сама нашла путь в Эндсборо.
Однажды тёплой летней ночью беда затаив дыхание тихо выбралась из Дикой Чащи и прокралась на цыпочках к домику на окраине городка. Замерев у заднего окна, она прислушивалась, терпеливо дожидаясь, пока все внутри не заснут. И тогда, убедившись, что её не заметят, беда начала действовать.
* * *
Кулл прокрался вдоль задней стены, перебегая из одной тени в другую и прижимая к груди свой драгоценный свёрток. Он не хотел ничего плохого – ну, то есть в основном, по крайней мере, по гоблинским меркам. Его уши с острыми кончиками приподнимались при каждом звуке, а щербатые зубы нервно стучали.
