«Время переплавляет любого в крик.
Время – всего лишь отсчет назад на пути к неизбежному. Все говорят так громко, чтобы заглушить саму мысль об этом.
Я же творю тишину бесстрашия».
(Надпись на форзаце учебника по алгебре)Марина сидела перед клеткой с галдящими мужчинами и пыталась собраться с мыслями.
Она явилась в полицию ближе к вечеру. Пришла бы и раньше, но почему-то у нее засела в мозгу не своя, фильмовая мысль о том, что в полицию можно идти, только когда пропавшего нет хотя бы три дня. Меньше трех дней отсутствия – пустяк, ради которого не следует отвлекать серьезных людей от работы.
Поэтому последние два часа Марина просидела у входной двери, перенеся стул из кухни, и снова и снова звонила, натыкаясь на «абонент вне зоны действия сети». Свои попытки она прервала только дважды. Один раз – когда ее осенила спасительная и фальшивая мысль о том, что Аня задержалась у подруги. Марина набрала единственный известный ей номер. Трубку сняла мать Аниной одноклассницы, которая говорила сочувственно, с хорошо выверенной толикой вежливого волнения, но было в ее голосе и что-то еще. Только положив трубку, Марина поняла что. Недоумение.
Девочка, матери которой она позвонила, явно никогда не была так близка с Аней, как ее дочь утверждала, отмахиваясь этим номером от Марининых расспросов.
Маргарита Михайловна, Анина учительница, к счастью, не только сразу взяла трубку, но и посоветовала Марине обращаться в полицию немедленно, не теряя больше ни минуты. Так она и сделала – только долго выбирала в коридоре между кроссовками и туфлями на каблуке, пока не затряслись руки. Руки выплясывали задорную тарантеллу, как будто решив вести теперь отдельную, веселую жизнь, не имеющую ничего общего с полным скорби и страха телом, а Марина смотрела на черные туфли с тонким каблуком так, как будто видела их впервые.
Позднее Марина не раз пыталась вспомнить, что именно чувствовала между моментом, когда осознала, что Аня не просто опаздывает, и мигом, когда перешагнула порог полиции. Она не воображала немыслимых ужасов, которые могли случиться с дочерью, не пыталась успокоить себя сладкими сказками о вечеринках непослушания, пронизанных запахами дешевых коктейлей в банках и розовой жевательной резинки. Собственно говоря, единственной эмоцией, которую она могла вспомнить, было отупение – если его вообще можно считать эмоцией.
По привычке она шла ближе к краю тротуара – стояла осень, сухие листья сгребали к бордюрам, а Марина любила чувствовать, как они шуршат и похрустывают, приволакивать ноги, как в осенней морской воде… Но сегодня листья молчали.
В приемной совсем юная девочка в кителе, не сходившемся на огромном беременном животе, посмотрела на нее округлившимися глазами, когда она спросила, где здесь можно заявить о пропаже ребенка. Возможно, дело было в том, как она запнулась на слове «ребенок». Внутренне она уже несколько лет не могла заставить себя определять Аню именно так, хотя технически, конечно, ее дочь была ребенком – ребенком на пороге шестнадцатилетия.
Оказалось, чтобы подать заявление, нужен следователь, а следователя нет на месте, поэтому придется подождать. Девочка в кителе отвела ее куда-то и предложила воды или чая. Марина ответила что-то и тут же забыла что.
Коридор, в который ее привели, был выкрашен светло-желтой краской, неровно, с потеками. Часть его оказалась огорожена решеткой, за которой шумно и возбужденно переговаривались бомжи – Марина на миг оторопела.
В тот день она впервые была в полиции и не ожидала, что задержанные на улицах бродяги будут заперты неподалеку от места ожидания для матерей, пришедших подать заявление о пропаже ребенка, пусть даже и такого взрослого, как Аня. Люди за решеткой какое-то время с любопытством разглядывали ее и даже что-то говорили, но вскоре оставили в покое.
Чтобы отвлечься от лишних мыслей и тяжелого запаха, Марина попыталась представить себе, что делала бы на ее месте Идеальная Мамочка. Наверное, уже закатила бы истерику и кричала на несчастную беременную в кителе, требуя, чтобы все силы полицейского участка были брошены на поиски ее детки.
Марина представила, как, спустя всего несколько часов, будет говорить по телефону с кем-то из подруг и рассказывать о пережитом. «Я там чуть с ума не сошла…»
Пожалуй, с учетом ситуации можно будет не просто намекнуть на собственную стойкость, а говорить о ней открыто. Да, именно так. Ситуация достаточно чрезвычайна, чтобы позволить себе слабость похвастаться силой духа. Марина нальет себе полный бокал красного вина, закурит сигарету в доме (этого она почти никогда себе не позволяла) и будет говорить долго и обстоятельно, каждым новым разговором выдавливая боль и страх, накопившиеся за день, без остатка. Сигаретный дым будет плавать по комнате. За окном будет заниматься рассвет. Аня будет спать у себя в комнате. Целая и невредимая. Дома.
Фантазия была такой яркой, что, когда ее окликнули, Марина не сразу сообразила, где находится. Думала, пришел следователь, но нет – просто девочка в кителе принесла чашку чая на блюдечке. Чашка была не казенная, ярко-розовая, с веселой овечкой, говорящей «Бе-е-е» белому сколу на краю. В чае плавали, медленно, как в танце, темные чаинки. На блюдечке лежал, сиротливо прижимаясь к чашке, каменный с виду пряник.
– Если хотите, я еще пряников принесу, – торопливо сказала девчонка, косясь на клетку с мужчинами. – Или, хотите, можете со мной посидеть в кабинете. Только там… Не совсем чисто.
Мысль о том, что же должно твориться в кабинете, если там менее чисто, чем в коридоре с бомжами, вяло ударила хвостом в мутной жиже мыслей и не вызвала ни малейшей ряби на поверхности. Обычно Марина непременно улыбнулась бы собственной шутке или ввернула что-то остроумное вслух. Она любила нравиться незнакомцам… Но, кажется, девочка и так была к ней более чем расположена. Марина мгновенно представила, что такие вот сочувственные взгляды и робкие, тихие шепотки будут сопровождать ее теперь бесконечно долго, может быть, всю жизнь, и резко встала. Звякнула ложка о край блюдца.
– Не подскажете, где здесь туалет?
Девчонка торопливо объяснила.
В туалете Марина долго умывалась холодной водой – тушь потекла, лицо раскраснелось. Долго и бессмысленно она разглядывала себя в зеркале: бледное лицо в потеках косметики, высокий лоб без единой морщины, волосы цвета масла – так говорила парикмахерша, к которой она ходила краситься, хотя ни оливковое, ни сливочное в холодильнике ничуть не походили на этот сияющий сусальной позолотой цвет.
Несколько минут она медлила у зеркала, думая, стоит ли подправлять макияж. Простейший выбор вдруг стал неразрешимой задачей. Происходящее с ней не имело логического объяснения. В супермаркете, хотя Марина ничего и никогда не крала, она часто стремилась быстрее пройти мимо охранников, опуская глаза, будто взгляд мог ее выдать. Так же и теперь ей вдруг показалось, что излишне аккуратный макияж может заставить представителей закона заподозрить ее в черствости – быть может, в причастности?.. Ногти, покрытые бордовым лаком, с противным скрипом впились в край раковины.
